Книга Развод по-французски - Диана Джонсон

— Нам. Наша точка зрения прямо противоположна мнениям музеев и торговцев. Как и вы, мы стремимся продавать по максимально высокой цене. Однако мы не запрашиваем слишком много, и наши прогнозы обычно совпадают с продажной ценой. Иногда торги не удовлетворяют нас, но чаще выручка превосходит оценочную сумму. Мы редко ошибаемся, потому что знаем рынок и уверены в нашем умении атрибутировать полотно. Иначе не выдержишь конкуренции. У меня нет ни малейших сомнений, что у вас отличный ранний Латур, который может быть продан за миллион фунтов.

— Да, но у «Друо», вероятно, больший опыт в операциях с французской живописью.

У Джейнли поднялась бровь.

— Не стану притворяться, будто досконально знаю связи между французскими учреждениями. Рискну лишь сказать, что «Друо» понапрасну не рискует.

— Да, «Кристи», пожалуй, вернее всего.

— Превосходно, — сказал Джейнли о своем суфле. — Французы действительно непревзойденны.

Мы уже кончали обед, когда снизу поднялся отец. Мы заказали еще по чашке кофе. Мистер Джейнли уплатил по счету.

— Миллион, слышишь, па? — сказал Роджер. — Мистер Джейнли убежден, что это подлинный Латур.

Отцу было почему-то не по себе.

Мы с Роджером не могли опомниться и шли к площади Мобера молча, погруженные в свои мысли, подсчитывая наши богатства, планируя немыслимые поступки, пытаясь унять внезапно вспыхнувшие невозможные надежды, которые так старательно вытравляли из нас родители с их гневными обличительными речами против жадности. (Не замечала, чтобы они действовали на Роджера.) Мы оба сходились на том, что «Урсулу» надо продавать в «Кристи». После снятия ее с торгов в «Друо» надо немного выждать и затем явить миру как подлинную работу Латура. Лувр к тому времени уже откажется от нее. Мы оба думали о том, что будем делать с деньгами, а Роджер вдобавок ломал голову, как бы не делиться с Персанами. Я соглашалась, что они не имеют никаких прав на картину.

34

Благодарю вас за ваши усилия, которые много помогли мне и не потребовали, надеюсь, жертв с вашей стороны. Но не будем говорить о будущем, умоляю…

«Адольф»

Я с интересом ожидала в тот вечер встречи с приезжающим из Брюсселя Эдгаром, именно встречи за бокалом вина, а не настоящего свидания. Мне так много нужно было рассказать ему, и прежде всего сообщить новость, что наши семьи знают о нашем романе. Если он сам уже не знает об этом. Я боялась предстоящего разговора, боялась, что он скажет, что нам не следует больше встречаться.

Мы договорились на шесть часов в баре ресторана «Лютеция».

— Я виделась с Шарлоттой, — начала я с места в карьер. — Она сказала, что Персаны знают все о нас. И мои родители знают. Им Сюзанна сказала.

Похоже, для Эдгара это была действительно новость. Он отхлебнул виски.

— Тебе от этого хуже, chérie?

— Мне не хуже. Я о тебе думаю, о твоей жене. — Жена не являлась запретной темой, и все же мы никогда не говорили о ней, и я этим гордилась.

Он пожал плечами.

— Неприятно, но не смертельно. — В его глазах вспыхнуло раздражение. Предстояли разговоры, объяснения, возможно, ультиматум. Наверное, он знал, что его ожидает. — Интересно, откуда они узнали?

— Она не сказала. А я не стала спрашивать. Была совершенно огорошена. Ума не приложу откуда.

— Не обращай внимания, Изабелла. Pas de problème[152]. Забудем, что сказала Шарлотта, как будто она ничего не говорила.

Но сможем ли мы забыть? Как из знания сделать незнание? Уберутся ли они из нашей спальни или мы всегда будем чувствовать их глаза на себе, их злобу, их смех? (Я не забыла злорадный смех своих родных.) В интимный мир наших чувств вторглись чужие.

— Послушай, а ведь это еще забавнее — épater[153]добропорядочных, — продолжал Эдгар. С этого слова «забава» все у нас и началось. В полумраке бара само его присутствие успокаивало, но тень у него на лице не проходила. — Разве не приятно — шокировать публику? Не волнуйся, малыш, никто не отнимет того, что у нас есть.

Он хотел утешить меня, но утешение было слабое.

— Завтра мы приглашены к миссис Пейс — я и мои родители, — сказала я.

Завтра вторник — день наших свиданий. Эдгар посмотрел на часы.

— Поедем ко мне на часок, chérie. Вечером я уезжаю, но до девяти я свободен.

Я очень хотела быть в его объятиях, и все же нарушение нашей вторничной традиции расстроило меня еще больше.

Когда Эдгар пошел за пальто, я услышала, как элегантная француженка за столом позади нас сказала своему спутнику:

— Говорят, что американские девицы, приезжающие сюда, — все riche et bien placée[154], как в пятидесятые годы. Это неверно — сегодня и не угадаешь, откуда они понаехали. Все из каких-то неизвестных штатов. Неверно, что они и по-французски не говорят. Говорят, все говорят, exécrablement[155].

Было что-то элегическое в нашей любовной игре в тот вечер. В кульминационный момент я заплакала, оттого что долго не могла кончить и от острого ощущения разрядки, но еще и потому, что в те минуты я почувствовала, что это все — в последний раз. «Bonjour tristesse[156], твои черты на потолке я вижу». Когда все кончилось, он, нежно обнимая, еще долго оставался во мне.

Потом он встал и налил себе коньяка.

— Изабелла, я на пару месяцев уезжаю в Загреб. Надеюсь помочь переговорному процессу.

Я похолодела, но не удивилась. Мне бы радоваться, что он приносит пользу своей стране, что едет туда, куда зовет его долг. Я отдавала ему должное и снова восторгалась им. И все-таки… все-таки я понимала, что меня оставляют, и это рождало горечь и страх.

— А что буду делать я? И захочешь ли ты встречаться со мной, когда вернешься?

Он вроде бы задумался, хотя я уверена, что он все продумал наперед.

— Изабелла, дорогая, ты сама не захочешь, чтобы мы встречались. Мы оба должны об этом помнить. Может быть, настало время расстаться…

У меня оборвалось сердце. Я услышала то, чего боялась больше всего. Как будто провалила экзамен и теперь у меня в дневнике на всю жизнь двойка.

— Нет, нет, я и думать об этом не хочу. Я буду ждать тебя. Я поеду с тобой…

— Конечно, мы всегда будем любить друг друга. Но я не буду тебе нужен, я знаю, — проговорил он. — Кажется, ваш Эмерсон сказал: «Любой герой в конце концов вселяет скуку».