Книга Медовый месяц - Эми Дженкинс

Когда я вынырнула, надо мной были звезды. Звезды всегда помогают увидеть правильную перспективу. Возможно, они для того и предназначены. Возможно, люди в городе потому и сходят с ума, что не видят звезд.

Я поплыла, глядя на звезды в вышине, и передо мной вспыхнула моя жизнь в Лондоне. Но я тут же перекроила ее и немного отредактировала, чтобы она выглядела посимпатичнее, как будто это реклама фильма и я делаю ее такой, как мне хочется, или какой, на мой взгляд, она должна быть. Но потом до меня дошло – реклама больше не действует на меня, как все эти ролики с кофе.

Поэтому я заставила себя увидеть свою жизнь такой, какой она была, и представила, что она еще только когда-нибудь будет такой, как была. Запутанной и непоследовательной и… ну, иногда она была дерьмовой, а иногда мои друзья радовали меня, а иногда я радовалась просто потому, что живу и веду под проливным дождем машину.

А потом я подумала, что моя жизнь была не такая уж и плохая.

Я подумала о том, что не позволяла себе иметь то, что имею. О том, что то и дело ввязывалась в безумные предприятия и не замечала того, что есть. Вот так же, старея, жалеешь о том, что не знал, как счастлив был в молодости. Когда мне было двадцать, я считала себя уродиной. Теперь же, когда гляжу на свои фотографии в двадцатилетнем возрасте, мне самой не верится, какой я была хорошенькой. Тогда мне казалось, что тридцать лет – это конец света. А ведь когда мне стукнет пятьдесят и я оглянусь назад, то…

Я всегда жила так, словно тропинка вот-вот оборвется на краю утеса. То, что утес так никогда и не появлялся, ничему не противоречило: он всего в нескольких шагах впереди.

Когда я вышла наконец из воды, поднялся ветерок, и мои пальцы сморщились, как чищеные каштаны. Помню, так бывало, когда мне было лет восемь и мама не позволяла мне вылезать из ванны, пока я не вымою шею. У меня был пунктик – не мыть шею.

Вернувшись на тюфяк под верандой, я снова взглянула на небо, но звезды уже скрылись. Все до одной. Как будто захлопнули дверь. Я не сразу сообразила, что поднялся ветер и небо заволокло тучами.

Алекс лежал под москитной сеткой и читал свой чертов путеводитель.

– Неужели тебе это интересно? – спросила я.

– Иначе бы не читал, – ответил он.

– Не понимаю.

– И не надо.

– Ты говорил с Черил?

– Да, – ответил он, – мы поговорили.

– И что?

– С ней все будет хорошо.

– И что ты ей сказал? – спросила я, сняла мокрое бикини и забралась под москитную сетку. Мне не очень-то нравилось спать голой на улице, но другого выбора не было.

Алекс на мой вопрос не ответил.

– Так о чем вы говорили? – снова спросила я.

– Это не для чужих ушей, – непринужденно сказал он. – Интимная беседа мужа с женой.

Последовало очень долгое молчание. Я почувствовала, как в темноте маячит край утеса.

– Мне не верится, что ты это сказал, – проговорила я.

– Я ничего не имел в виду, – ответил он. – Это была шутка.

– Фрейд утверждал, что такой вещи, как шутка, нет.

– Ну, – сказал Алекс, – я же не спрашиваю, что вы обсуждали с Эдом.

– А я вовсе не против, чтобы ты спросил. Разве тебе не хочется знать?

– Пожалуйста, нет, – ответил он. Потом перегнулся и нежно поцеловал меня в лоб. – Я тебе верю.

И отвернулся, чтобы свет лучше падал на книгу.

– А ты знала, что революционер Панчо Вилья продал Голливуду права на съемку фильма о его сражениях? Настоящих. Он начинал сражение только тогда, «когда света для киносъемки было достаточно».

– Какая тоска! – сказала я.

– Это было в 1914 году, – сказал Алекс. – Спи спокойно.

Я проснулась под шум дождя. По звуку он отличался от лондонского. Каждая капля казалась огромной. Стояла кромешная тьма. Потом я поняла, что Алекс с кем-то говорит, и подумала: наверное, меня разбудил не дождь, а эти голоса.

– Не беспокойся, – говорил Алекс, – она спит.

Я плотно закрыла глаза: рефлекс, сохранившийся с детства, – в случае сомнений притвориться спящей.

Голос Эда проговорил:

– Я страшно извиняюсь, но там очень мокро.

– Ничего, – сказал Алекс сонно. Затем я ощутила, как с другой стороны от меня в постель лег Эд. Он изо всех сил старался не прикасаться ко мне. Алекс повернется ко мне спиной.

Сказать, что я замерла, было бы слишком мало. Я лежала между ними, застыв, как мороженая рыбная палочка. Я затаила дыхание. Открыла глаза – темнота. Я не смела двинуть головой. Не было и речи о том, чтобы уснуть. Я притворилась, что дышу. Но не знала, действительно ли что-то вдыхаю. Не знала, как я все это переживу.

Тогда я представила, будто бы рассказываю эту историю Флоре, Делле и Полу. Я слегка сгустила краски, немного подправила текст. И представила Флорино ОБОЖЕМОЙ! Я представила его настолько живо, что едва было не рассмеялась, и негромко фыркнула. Встревоженная, я проглотила этот звук. Алекс дышал ровно и вроде бы спал. Эд, кажется, нет.

Прошло несколько минут, потом его ступня нырнула под мою. Ступня Эда, чтобы быть точной. Она была теплой и гладкой и отлично вписалась, вроде бы как обняла мою ступню, вы понимаете. Я снова перестала дышать. Потом подумала, что прерванное дыхание ведет в никуда, и задышала снова.

И с каждым вдохом я чувствовала, как все дальше уплываю в мир, где так и должно быть – касаться ступни своего бывшего любовника, а теперь мужа, когда в той же постели лежит Любовь-Всей-Твоей-Жизни. Клетки моей ступни начали насыщаться кислородом, расширяться и расслабляться, и тогда Эд передвинул свою голень так, что она касалась моей икры, а тепло и покой поднялись до колена, и я отплыла в тот мир, где так и должно быть – касаться ног своего бывшего любовника, а теперь мужа, когда в той же постели лежит Любовь-Всей-Твоей-Жизни.

Эд придвинул свое твердое бедро к моему мягкому, и теперь уже я ждала большего, и мне казалось, что жду слишком долго, пока он не придвинулся так, что его грудь прижалась к моей спине, а рука тихо и нежно обняла меня за талию, и каждая клетка моего тела снова задышала, и я растаяла рядом с ним, а его щека нежно покоилась на моей шее.

В блаженстве мои мысли наконец угасли, чего мне так давно уже хотелось, и я просто уплыла куда-то, а когда проснулась на следующее утро, то не помнила, как уснула. Эд ушел, но я чувствовала вокруг какую-то неясность, какую-то ауру – что-то вроде послесвечения.

Появился Алекс, обутый, деловой, и объявил:

– Я встал в шесть. Ты знаешь, сколько сейчас времени?

– Нет, – ответила я.

Оказывается, уже половина двенадцатого. Со мной такое бывает: когда мне нужно, я сплю не просыпаясь. Восстановление сил.