Книга Варшавский договор - Шамиль Идиатуллин

Вокруг было тихо и спокойно – все, кто мог, на работу уже пришли, опоздавших на «Потребтехнике» не водилось с ельцинских времен, а случайная машина досюда не долетела бы, как частая птица до средины Днепра. Выверни кто из города в район первой промплощадки по какой лунатической надобности, дальше Орловского кольца не проехал бы – там стоял кордон ДПС, подкрепленный блокировавшим дорогу ментовским «КамАЗом». А со стороны второй промплощадки никто не ездил с тех пор, как накрылся окончательно завод промпластмасс.

Лена закурила и, пряча сигареты с зажигалкой, попыталась сообразить, что изменилось в картине застывшего напоследок мира. Насколько различали ошалевшие от вспышки глаза, марсиане с мест не двигались, окна полыхали безупречным тройным оскалом, и вокруг ничего не шевелилось и не издавало никаких…

Издавало. Серая «Chevrolet Нива», приткнувшаяся к самому краю парковки, рокотала, выплевывая быстро растворяющиеся, но уже заметные в почти выбеленном воздухе клочья дыма. А ведь к ней никто не подходил. Дистанционный прогрев движка, может, неуверенно подумала Лена, вглядываясь. И увидела, что за индевелыми стеклами мелькнул бесспорный силуэт, а водительская дверь приоткрылась, и в щели что-то мелькнуло. Раз, другой. Третий. Водитель вышвыривал не окурки, а мелкий мусор. Очень что-то напоминающий.

Последняя дощечка зарылась в далекий сугроб, сверкнув кнопками – и Лена сообразила, что это телефон, лицевая панель дешевой мобилы, а до того были батарея, крышка и симка. Водитель поговорил, осерчал, демонтировал, раскидал и теперь отчаливает.

«Нива», сверкнув белым, сдала назад, вперед-вправо и снова назад, объезжая комкастый снежный отвал, и Лена поняла, что водитель сейчас, так и не зажигая даже габаритов, выедет на дорогу и скроется. А она останется гадать, кто это был, зачем таился в холодном салоне больше получаса и зачем так проворно уходит от возможной засечки и слежки. И от Лены, которая, конечно, не должна засекать и следить, но ловить и сажать вот таких шибко уходчивых должна по жизни. Особенно когда они смываются с места крупных событий, где паслись втихую.

Лена вытащила рацию и сказала:

– Четыре-три, слышишь меня? Четыре-три, это один-семь. Прием.

– Слышу, норма. Новости?

– Дим, тут «Нива» нарисовалась вдруг, «Шурале», сейчас к вам собирается. Ты ее тормозни, ага? Серая, чумазенькая, госномер Кирилл два-семь…

– Так. Дальше?

– Сейчас, – сказала Лена, замерев.

«Нива» замерла, так и не объехав сугроб. Водительская дверь снова приоткрылась, и уже в другую щель выползла черная перчатка, потыкалась в зеркало и снова убралась. Водитель пытался разглядеть, что творится у него за обледенелой кормой.

– Два-семь-девять Харитон-Харитон, – быстро сказала Лена.

«Нива» взревела и, раскидывая снежные салюты, грузным бараном скакнула сквозь сугроб, развернулась почти на месте, врубила фары – и помчалась на ослепшую Лену.

– Дим, он на меня едет! – крикнула Лена жалобно, уронила рацию, отступая не знай куда и судорожно нашаривая пистолет, больно повалилась поясницей и голенями на ступеньки автобуса. Фары полыхали ярко и цепеняще. Лена судорожно, на спине, проскочила в салон, поднялась и со второго раза дернула рычаг.

Дверь с шипением захлопнулась. «Нива» прорычала мимо и, сбавив тон, улетела в сторону пластзавода.

Лена перестала выдергивать запутавшийся в складках пуховика пистолет, дернула рычаг и бросилась наружу, нашаривая в снегу рацию.

Подобрала она ее секунд через пять – для того, чтобы со слабым криком уронить. Потому что к этому моменту завершился предстартовый прогрев изделия СПАЗ-4, со вчерашнего дня дожидавшегося первого испытания в составе комплекса активного подавления. Еремеев подключил СПАЗ, едва программист Муртазин прибежал в цех, крича про автоматчиков, которые ворвались в АБК и взорвали пиропатроном железную дверь к основной площадке. Еремеев убедился, что дирекция не отвечает на звонки, объявил по цеху режим чрезвычайных испытаний, велел вырубать и изолировать все оборудование, проверил тонкую настройку СПАЗ, убедился, что все работники сгрудились по отведенным площадкам, и пять минут беззвучно и односложно молился матерному богу, чтобы он позволил успеть. Бог позволил. СПАЗ мигнул и зажег две одинаковых цепочки голубых искр.

Еремеев, сипло крикнув «Все на изолятор!», вывел ползунок на максимум.

И все, способные держать оружие и воспользовавшиеся этой способностью здесь и сейчас, повалились наземь быстро и почти без воплей.

Глава 3

Чулманск. Адам Дарски и другие

Адам лежал носом в ковролин. Ковролин был приятно серым, похвально новым и ужасно вонючим – до рези в голове. Дико хотелось оглядеться и понять, почему все так резко замолчали и что так множественно обрушилось, едва погас свет. Но когда Адам поднял голову в прошлый раз, чтобы объяснить, наконец, что он здесь человек случайный, ничего не понимающий и вообще американец, рейнджер в черном и с маской, закрывающей лицо, больно пнул в бок и сказал высоким голосом что-то, чего Адам не понял, но уточнять не стал. Он уткнулся лбом в шершавую синтетическую вонь, грустно размышляя над тем, каким идиотом надо быть, чтобы повестись на уговоры Жаркова, а также собственный авантюризм, и сперва тысячу и одну ночь, сгущенную в пятьсот раз, одурело ползать по диким московским красотам и ручным красоткам, отбиваясь от дружеских невинных расспросов и уговоров Жаркова полученными от мастера ремарками, а потом, вместо того, чтобы заживлять истертые выпуклости и обожженные полости, переться в дикую снежную степь, уставленную чудовищными панельными многоэтажками. За которыми, как выяснилось, прячутся черные автоматчики. Захотелось глупому уродцу увидеть настоящую Россию – там, где она уже почти и не Россия. А еще больше захотелось помянутому уродцу, честно говоря, лично изучить уровень и возможности «Потребтехники», а то и, не сходя с места, договориться с ней о сотрудничестве. Украсить перспективы родной фирмы, параметры армейского контракта и свою репутацию в целом. Особенно в глазах мастера. Который поймет, что зря сдерживает порывы любимого подмастерья, и особенно зря запрещает ему проводить разведку боем восточнее родины предков.

Оказалось, не зря. Оказалось, не сходя с места – это довольно унизительно, временами болезненно и очень страшно. И оказалось, что договариваться невозможно чисто физически. Всех, с кем имело смысл это делать, черные автоматчики увели. Втолкнули из приемной Адама и охранника Жаркова, скрутили и выволокли самого Жаркова вместе с охранником, а с ними нервного директора. С теми, кто остался, говорить смысла не было – языки разные, да и пинают больно. К тому же неудобно такому выгнутому разговаривать: Адаму захлестнули пластиковыми наручниками лодыжки и запястья за спиной, сцепив эти петли.

А мастера надо слушаться. Сто раз доказывалось. Теперь вот сто первый. Буду мастеру в лицо заглядывать, ботинки чистить и в туалет по его команде ходить. Выйти бы отсюда.

Ужас прорвался все-таки сквозь пленку трепа, которой Адам старательно оборачивал мысли и чувства. Прорвался и всадил холодные грязные когти. Адама затрясло, он с силой, до красных кругов, уперся лбом в синтетический ворс, выдохнул и подумал: какого черта. Вскинул голову так, что остро вступило в шею, и попробовал посмотреть через левое плечо. Там была опрокинутая тумбочка, дальше стол, и из-за стола что-то неровно высовывалось. Нога в ботинке с толстой рифленой подошвой. В глубоком узоре словно змейка притаилась. С улицы человек пришел, влага с рабочей части подошвы стерлась вонючим ковролином, а глубже снег только растаять успел – и теперь влага блестела под точечными светильниками. Неподвижно блестела: нога не шевелилась.