Книга Зверинец Джемрака - Кэрол Берч

С капитанской шлюпки передали кружку, и я выпил.

Когда пришла очередь Дэна, он поднял кружку, точно это был кубок, и произнес:

— Пейте из нее, ибо сие есть кровь моя, пролитая за вас…

Несколько дней на обед — мясо, потом дни без мяса, потом еще дни без мяса. В небе назревали перемены. Солнце затуманилось, в воздухе повеяло холодом. Со всех сторон навалились тучи, и далеко на востоке заблестели нежные серо-голубые нити дождя. Восток. Побережье Америки. У американских матросов есть такая песня: «Расскажи, бывал ли ты в Рио-Гранде, там такие сеньориты — лучше не найти…» Темноволосые девушки с пышной грудью поджидают усталых матросов на мягких перинах. Ветер усилился. По небу забегали вспышки. Мы убрали паруса, и вихрь закрутил нас. Шлюпки разнесло далеко друг от друга, а потом вдруг непрерывным потоком полился ледяной дождь. Смешно: то умирали от невыносимой жары, а теперь вдруг промокли до костей и замерзли как черти. Мы легли в дрейф. Неожиданно стемнело, надо было вычерпывать воду, но Габриэль не мог. Он растянулся на дне лодки. Скип вернулся в капитанскую шлюпку, чтобы сравнять счет. Подняться негр уже не мог. Его сильно трясло. В свете очередной вспышки молнии было видно, как он судорожно сучит ногами и скрежещет зубами, лежа в холодной воде. Уснуть получилось только под утро, когда стих дождь. Проснувшись, я увидел, что Габриэль сидит с закрытыми глазами и сосредоточенным выражением лица. Кожа у него стала странного оливкового цвета.

— Сухари есть отказывается, — сообщил Тим.

— Надо есть, Габриэль.

В ответ — ничего.

С этого момента Габриэль перестал есть. И воды почти не брал в рот, самую капельку. Ураганный ветер поутих, но остался довольно сильным. Мы продолжали дрейфовать, и волны подкидывали нас вверх-вниз. Габриэль ничего не ел, но открыл глаза и снова принялся поносить Бога.

В ночь, когда он умер, мы пели: «Слепой на дороге стоял и плакал…»

Слепой на дороге стоял и плакал,

Слепой на дороге стоял и плакал,

Господи, спаси,

Слепой на дороге стоял и плакал.

И так без конца. Три-четыре раза подряд. Тонкими старческими голосами, точнее тем, что от них осталось. Габриэль тоже пел, прикрыв глаза, сохраняя невозмутимость. Он был добр ко мне. Я ничего не знаю о его прежней жизни и о тех, кого он оставил на берегу. Может, он что-то и рассказывал, я не помню. Но в ту минуту я вдруг сумел глубоко постичь его. Он перестал петь и посмотрел прямо на меня своими блестящими глазами. Его взгляд рвал мне сердце на части. Габриэль протянул мне руку, я взял ее, но сил в ней уже не осталось. На ощупь его рука была похожа на пласт вяленой рыбы — такая же сухая и просоленная.

— Не уходи, Габриэль! — Из глаз у меня брызнули слезы.

Но он ушел. Просто тихо ушел, не отводя взгляда. Только что был, и нету. Нет больше Габриэля за пеленой этих карих глаз.

— Пожалуйста, Габриэль, — только и смог я сказать.

* * *

Долгое время я был не в себе, в какой-то момент сознание меня покинуло и стремительно унеслось вверх, к небесным пределам. Это был новый мир, ярче прежнего, словно его вдруг выкрасили свежими красками. Необъяснимое волшебство таинственным образом похищало наших товарищей, одного за другим, вытаскивая их из собственных тел. Странное чувство охватило меня, наполнило до самых краев, оно выливалось из глаз и струилось по моему лицу. Была в этом и некая красота. Мои товарищи. Их лица перед моим мысленным взором. Поющие голоса. И мясо, их мясо. Оно было прекрасно. Жидкая кровь. Чудесная, когда загустеет. Густая, сладкая и сытная. Они подарили мне жизнь. Ведро с красно-коричневой жидкостью. Так и чувствую этот запах. Нос окончательно просолился. Когда едим мясо, появляются сопли, соль начинает щипать до рези в глазах, и я плачу.

В какой день пропала капитанская шлюпка — не знаю. Несколько недель тому назад, это точно. Недель. Да, недель… Скип успел вернуться к нам: все лепетал, что не может там спать, боится, как бы ему во сне горло не перерезали.

— Они меня ненавидят.

В соседней шлюпке — изможденное и печальное лицо капитана. И Саймон — с безучастным взглядом, рот открыт, кожа почти черная.

— Давай, Скип, — сказал Тим, — с нами не пропадешь. У нас тут весело. Демонов своих только оставь там.

— Это не мои демоны. Почему Джаф плачет?

— Понятия не имею.

А потом шлюпка пропала — как давно, не помню.

Сознание покидает меня. Изменяет мне, вспыхивает, потом гаснет. Отключается. На смену ему приходит сон.

А море все менялось и менялось. Большую часть времени лил дождь. Иногда дул ветер, и нас бросало вверх-вниз. Мои болячки жили собственной жизнью, соль разъедала их, вызывая жгучую боль. На ранках образовался белый налет. Дэн разговаривал с женой: «Элис, когда мне волосы пострижешь?» или «Может, нам обратно в Патни переехать?»

И однажды утром капитанская шлюпка исчезла.

Море опустело. Мы, все четверо, всматривались в горизонт и молчали. Ночь была ветреная. Сильный порыв унес наших товарищей совсем далеко.

Мы вчетвером медленно дрейфовали. Распевали песни, обнявшись, — веселые ребята. Я, Тим, Дэн и Скип. Если надвигалась буря, мы сбивались в кучу, спинами наружу, прижимаясь друг к другу лицами, обмениваясь горьким соленым дыханием, полным желчи. Мясо у нас еще оставалось, но огонь развести было нечем. Когда мясо закончилось, стали подъедать остатки сухарей и пить воду — понемногу. Но петь без конца невозможно. Голос пропадает. Открываешь рот — и все. Только мягкое свистящее дыхание, легкое, как капелька росы, и никто ничего не слышит, все перекрывает громкий соленый свист моря. Голос пропадает, мозг вытекает через отверстие в макушке, и ты летишь высоко-высоко, глядя с вышины, как закругляется земля, и всюду — голубизна, насколько хватает глаз. В голове крутится старая песня Ишбель: русалка — в одной руке гребень, в другой — стакан, и лицо — круглый бледный лунный диск, торжественный и печальный, а на фоне всего этого — звук ножа, которым пилят кость или жилу. Я не имел к этому никакого отношения. Я парил высоко, над облаками. Ее лицо превращалось в нож. Ее лицо было тем, в чем я в этот момент находился, и выбраться оттуда было невозможно. В самом конце должна быть прямая линия, растянутая в обе стороны до бесконечности, и это будет предел моря и край водопада, обрыв в белую пустоту, откуда поднимаются пенные брызги, чтобы встретить тебя задолго до того, как успеешь сообразить, какой удар ждет внизу. Вот туда-то мы и плыли, мерно идя по течению, и каждый воспарял в вышину и всегда возвращался, чтобы посмотреть, что прямо по курсу, и заглянуть в глаза остальным. Соединив руки, мы молча приготовились к падению.

Однажды днем я проснулся, а язык вывалился у меня изо рта. Он распух и превратился в незнакомое существо, ленивое и толстое, которое постепенно прокладывало себе дорогу на свет, выползая из вялого отверстия, бывшего прежде моим ртом. Ощущение было — вот-вот вырвет. На глазах выступили слезы, и я с благодарностью их выпил. Тогда, наверное, я и увидел того демона, о котором говорил Скип: козлоногое существо с безобразным оскалом, подобное тени, закрывшей небо. Демон поглядывал на меня искоса своими умными и озорными глазами. Небо было темное, с утра над головой клубились черные тучи, по ним пробегала легкая дрожь, море стонало. Увидев его, я повернулся к Скипу, но тот совсем лишился рассудка и сидел ухмыляясь — сам себе демон, — пугая меня своим взглядом. Его лицо совершенно изменилось. Глаза выкатились из орбит — большие круглые шары выступали из резко очерченной черепной коробки. Когда я снова посмотрел вбок, демона там уже не было.