Книга Приглашенная - Юрий Милославский

/…/ – Колька, ты что молчишь? Задумался?

– Нет. Сколько раз я себя проверял, подлавливал, как у нас в школе говорили, пока не понял: я не думаю.

– А что ж ты делаешь вместо этого? – А.Ф. Чумакова мгновенно, как это было ей свойственно, развеселилась.

– Я мыслечувствую, Сашка. Ко мне приходят мыслечувства.

– Да. И я так. И это сложнее и больше.

– Еще бы.

– Колька, мне сегодня прямо на щеку присела божья коровка. Я ее на ладонь пересадила, прочла заклинание – и она как-то недоверчиво на меня посмотрела, но потом все-таки послушалась и улетела. Вот тогда я испытала мыслечувство.

– Какое именно?

– Дурацкое. Вот кто бы мне сказал: «Сашка-Сашка, улети на небко, там твои детки кушают котлетки…»

– Конфетки.

– Не-а, котлетки, «эН. Усов», – Сашка, очевидно, не забыла, какую подпись я проставлял под стихами, – котлетки. Когда меня и тебя этому заклинанию научили, котлетки были важнее конфеток. И божья коровка на небко к своим деткам за котлетками полетела. Зачем мы их всегда обманываем? Они нам верят, прилетают на небко – и видят, что там нет ни деток, ни котлеток.

– Не скажи, Чумакова! Этого мы с тобой знать не можем, а конфетки для деток всегда были интересней. Вот потому божья коровка сначала и удивилась, что ты ее деткам какие-то котлетки суешь, и была в нерешительности. Пока не сообразила, что это Сашкина случайная оговорка.

– А ты меня не обманываешь?..

– Насчет чего?

– …Когда ты заклинаешь меня улететь с тобой на небко, где наши детки, Колька и Сашка, ждут нас, кушают котлетки с конфетками. /…/ Я не тебе поверила – я себе поверила, но раз даже Колька то же самое говорит, что я и без тебя, давно, раньше, чем ты! – знала, значит, правда: пора лететь на небко. Ты всё выяснил, Колька? Только не дури меня; надо еще чего-то подождать? Или вообще ничего не получается? Или получается?

– Да; почти всё.

Мне действительно казалось, что подготовительный этап моей работы с «Прометеевским Фондом» близился к концу, но я не смог бы объяснить, какими признаками я руководствуюсь, приходя к подобным выводам. Т. с., проблематика сроков, естественное и потому грубоватое «когда?» мною даже косвенно не предлагалось к рассмотрению. Равно и персональный куратор, пускай только в качестве допустимого, не предлагал ничего, что позволительно было бы принять за ответ на этот незаданный вопрос.

«Не спрошено – не отвечено», – говаривала моя грайворонская тетка.

Меня почему-то не отпускали – или не пропускали дальше, – и я толком не понимал, зачем я прихожу к персональному куратору, зачем пью с ним то безвкусный жасминный чай, то грубый африканский кофе, то чрезмерное (для меня) количество спиртного. Но все же я не хотел бы вступать в конфронтацию – не с куратором, а с неизвестным мне высшим руководством Фонда. И, чтобы избежать этого, нельзя было злить куратора, который, неприязненно отзываясь обо мне в своих отчетах, мог, например, высказаться в пользу пересмотра наших отношений с Фондом. С дружбой у нас не прошло, но оставались приязнь и несомненное родство в понимании вещей – из разряда важнейших для успеха запущенного нами (?) процесса. Поэтому интересоваться чем-либо по собственному почину я должен был с осторожностью.

Между тем персональный куратор вел себя как ни в чем не бывало. Услышав мои сожаления по поводу кое-каких неловкостей, допущенных в недавнем разговоре, он вытаращился на меня с веселым изумлением, и за этим я не почуял притворства: куратор не помнил, что произошло, потому что с ним-то не произошло ничего.

– Не фантазируй, Ник. Ты слишком мало выпиваешь, и это вредно для здоровья. Надо себя беречь.

Я не успел отозваться на кураторскую шутку, как он тотчас же добавил, что русские, особенно из непьющих и малопьющих, невероятные любители фантастики; это его поразило в Москве – сколько у вас тогда выходило местной и переводной чепухи, fantasy и sci-fi; повсюду создавались какие-то клубы любителей фантастики, и эта фигня стоила довольно больших денег, вы ее покупали втридорога; эти наши – как там? – Моррисон и Шекли были знаменитыми русскими писателями вроде Евтушенко и Аксенова. Но, конечно, самыми знаменитыми русскими писателями были наши графоманы-романисты вроде Джона Голсуорси и здешних – Лондона, Драйзера, Хемингуэя, – его у вас называли «папа Хэм», – а меня в Москве научили стишку: «К литературе страсть имея, купил я том Хэмингуэя, но, видимо, дал маху я – не понял ни хэминхуя» , – Ник, признайся, что ты ни одного их опуса до конца не прочел, но у тебя возле книжного шкафа висела фотография «папы» с бородой и в свитере, и это потрясающе трогательно; скажи правду – висела?!

Я позволил себе возразить, напомнив персональному куратору, что все роды и виды произведений, которые позволительно числить за широко понимаемой «фантастикой», «готикой», есть порождение европейских литератур – и, чуть позднее, литературы американской. Это знает каждый школяр, это же общее место, не правда ли?

– Понятия не имею, – тотчас отозвался персональный куратор.

Но я решил не обращать внимания на его выходки.

– …«Фантастика» стала популярной в Европе и Америке задолго до того, как добралась до нас, так что степень ее здешней распространенности нельзя даже сравнить с ее положением в России; вы нас, в сущности, и научили ее читать. Вот мы и читаем. А кино?! О кино я уж не говорю…

– В общем, да, – подтвердил куратор. – Только читать ее правильно мы вас совсем не научили. Для нас это байка, чтиво́, – он перенес ударение на последний слог, чем офранцузил наше пренебрежительное-собирательное, но я не стал его поправлять. – У нас «фантастикой» увлекаются подростки, хулиганы-бедняки, сексуально ущeмленные неудачники, человеческие отбросы , а у вас – все: ее обожают русские чекисты и русские интеллектуалы, русские сливки общества, русские бандиты – и даже такие, как ты, Ник. Я это знаю. И вы принимаете ее – всерьез. На обложке может быть напечатано крупным шрифтом, что это «библиотечка фантастики и приключений», намалеваны какие-нибудь дикие рожи с зубами вместо глаз и с глазами на ушах, и вы это все, конечно, видите, знаете, понимаете, но уже со второй страницы книга «фантастики» у вас превращается в какой-то документальный отчет с намеком! Слегка приукрашенный очевидцем – они всегда привирают – но в главном многое рассказывают, как было. Даже сегодня, Ник, сегодня! – ты не следишь, а я интересовался: больше всего денег платят у вас тем авторам, кто пишет фантастический noir, но дискретно направленный против «совка» и вашего имперского реванша. Потому что «фантастика» действует на вас по-прежнему. Не спорь. Ты же знаешь, что это правда. И для тебя самого – это правда.

Все складывалось как нельзя лучше, и разговор наш смещался в желательном для меня направлении.

Я признал, что особое отношение к «фантастике» в России, особое ее воздействие на нас, ее преломление в русском сознании – подмечены куратором безошибочно. И я сам, разумеется, не свободен от этого воздействия. Частично. Но если мы с ним все еще обсуждаем феномен времени, то бесконечные «хроноклазмы», которыми нашпигована «фантастическая» литература, ни в чем не вызывали моего к себе доверия. Эта область меня занимала с детства, и разобрался я в ней лучше известных писателей-фантастов с зубами вместо глаз.

Кроме одной вещи. «Хроноклазм» при темпоральном столкновении.