Книга Коринна, или Италия - Жермена де Сталь

Совершив трудный переезд через Понтийские болота, Освальд и Коринна прибыли наконец в Террачину, расположенную на берегу моря, на самой границе Неаполитанского королевства{182}. Здесь начинается настоящий Юг, открывающийся взорам путешественников во всем своем блеске. Неаполитанская земля, эта «счастливая страна», славно отделена от остальной Европы омывающим ее берега морем и опасной дорогой, которой сюда добираются. Можно подумать, будто природа, оберегая тайну этих пленительных мест, пожелала затруднить к ним доступ. Рим еще нельзя назвать южным городом; там только предвкушаешь прелесть южной природы — подлинное ее очарование можно ощутить лишь на неаполитанской земле. Недалеко от Террачины виднеется мыс, который поэты избрали местом пребывания Цирцеи{183}, а над Террачиной возвышается Анксур. Готский король Теодорих{184} воздвиг на этой горе укрепленный замок; северные завоеватели построили в этом краю множество таких крепостей. Нашествия варваров оставили в Италии лишь незначительные следы, но и вызванные ими разрушения теперь нелегко отличить от разрушений, причиненных временем. Полунощные народы не сообщили этой стране того воинственного облика, каким отличается и по сию пору Германия. Крепостные стены и цитадели, которыми ощетинились северные страны, казалось, не смогли удержаться на рыхлой почве Авзонии. В Италии редко встречаются готические строения и феодальные замки: там господствуют памятники античности, оставшиеся жить в веках, вопреки завоеваниям варваров.

На горе, возвышающейся над Террачиной, зеленеют апельсиновые и лимонные рощи, разливающие вокруг дивное благоухание; нет запаха в наших краях, который сравнился бы с южным ароматом лимонных деревьев в цвету. Он действует на воображение почти так же, как мелодическая музыка: настраивает на поэтический лад, вдохновляет художника, опьяняет дыханием природы. Алоэ и широколистные кактусы, встречающиеся на каждом шагу, своим необычным обликом напоминают нам о грозной африканской растительности. Растения эти внушают ужас: кажется, что они порождены жестокой и деспотической природой. Все удивительно в этой стране: как будто попал в иной мир, знакомый нам лишь по описаниям поэтов античности — фантастическим и в то же время полным точных деталей. Когда коляска Коринны въехала в Террачину, дети забросали ее охапками цветов, сорванных в горах или на обочинах дорог; они беззаботно рассыпали цветы по земле — такова была вера в неиссякаемую щедрость природы! Телеги, увозившие урожай с полей, были украшены гирляндами из роз, детские руки кое-где обвили цветами ступицы колес: под прекрасным небом воображение народа тоже становится поэтическим. Любуясь этими веселыми картинами, Освальд и Коринна слушали шум моря, которое яростно разбивало о берег свои валы. Волнение было вызвано не бурей, а прибрежными скалами, этой вечной преградой, возмущающей морскую стихию.

Е non udite ancor come risuona

Il roco ed alto fremito marino{185}.

«Вы еще не слышите, как гневно и глухо рокочет море». Это движение, не имеющее цели, эта ни на что не направленная, вечно обновляющаяся и непонятная нам сила манит нас к берегам, где открывается величавое зрелище; и человек испытывает смешанное со страхом желание приблизиться к волнам, заглушающим тревожные мысли.

К вечеру волнение утихло. Наслаждаясь прогулкой, Коринна и Освальд медленно прохаживались по равнине, и цветы, смятые ими, источали чудесный аромат. Соловьи стайками слетались на кусты роз, и пленительное пение сливалось со сладостным благоуханием. Прелести природы гармонично сочетаются друг с другом, но восхитительнее всего мягкий и теплый воздух. Когда созерцаешь прекрасный пейзаж на Севере, то суровый климат, постоянно напоминая о себе, несколько омрачает наше удовольствие. Ощущение холода и сырости, подобно фальшивому звуку в оркестре, слегка отвлекает наше внимание от красоты, открывшейся взору. Однако, приближаясь к Неаполю, испытываешь чувство такого блаженства, такого дружеского доверия к природе, что ничто уже не может нарушить радость, какую она нам дарит. В наших широтах человек всецело связан с обществом. В теплых краях с внешним миром его связывает природа, и душа его как бы растворяется в ней. Это не значит, что на Юге не ведают меланхолии: разве есть такие места, где судьба избавила человека от нее? Но в этой меланхолии нет ни недовольства собой, ни тоски, ни сожалений. В других странах жизнь такова, что человек не находит применения всем своим душевным силам; на Юге же этих сил недостаточно, чтобы охватить всю полноту жизни, и переизбыток чувств выливается там в мечтательную беспечность, в которой вряд ли отдаешь себе отчет.

Ночью в воздухе заплясали светящиеся мошки; казалось, что засверкала вся гора и из недр пылающей земли вырвались огненные искорки. Мошки летали среди деревьев, садились отдыхать на листья; ветер раскачивал эти крохотные звездочки, и их мигающий свет переливался на все лады. В песке повсюду блистали мелкие осколки железняка; огненная земля словно еще сохраняла в своих недрах полученное за день солнечное тепло. В этой природе столько жизни и вместе с тем столько покоя, что она отвечает самым разнообразным желаниям. Отдаваясь очарованию вечера, Коринна сияла радостью; но Освальд не мог скрыть своего волнения. Он то прижимал ее к своему сердцу, то отшатывался от нее, то снова приближался к ней, потом опять отдалялся — из уважения к той, которая должна была стать подругой его жизни. Коринна и не помышляла о том, что ей могла грозить какая-то опасность: она так высоко ставила Освальда, что, если бы он попросил ее принести всю себя ему в дар, она не усомнилась бы, что просьба его равна торжественному обету жениться на ней; но ее радовало, что он совладал с собой и принес ей эту жертву, чтобы возвеличить ее; душа ее была так полна счастья и любви, что ей больше ничего не оставалось желать. Однако Освальд был далек от такого спокойствия: прелесть Коринны воспламенила его. Он обнял ее колени с такой пылкостью, что, казалось, потерял самообладание; но Коринна взглянула на него так кротко и боязливо, словно она всецело признавала его власть над собой и вместе с тем молила не злоупотреблять ею, что эта смиренная защита внушила ему благоговение перед ней.