Книга Рыцари моря - Сергей Михайлович Зайцев

– … Юный Герхард все время проводил в думах о Сабине и дарил ей сокровенные стихи. В них он сравнивал ее… – Анна-Роза закатила глаза к потолку, – сами знаете, с какими прекрасными цветами и нежнокрылыми мотыльками сравнивает красавицу любящее сердце… А она развлекалась тем, что читала эти стихи в постелях у любовников. Ах, знал бы об этом Герд!… знал бы он по именам тех уважаемых горожан, которые в тайной близости с Сабиной удовлетворяли любые свои желания!… О, Герд продался бы Сатане… Не наделенный приятной внешностью, обойденный мягкостью характера, этот юноша был злопамятен и мстителен и, задетый за живое, в горячности мог совершить поступки, на какие вряд ли испросишь благословения у священника. Уязвленное самолюбие, оскорбленное достоинство, ущемленное честолюбие для такого человека – прямой путь к эшафоту… Поначалу Сабина игралась с ним, как кошка с котенком, но скоро Герд ей надоел, ибо он был неотвязчивый и подозрительный. К тому же любекская Магдалина очень быстро разбогатела и ушла из дома Гауков, в котором несколько лет пробыла служанкой, а теперь могла купить его вместе со всей незавидной рухлядью… Далее Анна-Роза рассказала вот что. Многим было жаль мальчика, какой очень переживал этот отъезд, и Анна-Роза, наставница Сабины и ее сводня, женщина простого нрава и в глубине души незлобивая, порой позволяющая себе сострадать ближнему, решила раскрыть юному воздыхателю глаза… Накануне за горсть серебра Анна-Роза «сосватала» Сабину в компанию троих сынков ратманов, которые были немногим старше молодого Гаука; и сводня знала то укромное место за городом, на берегу живописного пруда, где юные патриции веселились. Вот на это место под каким-то предлогом Анна-Роза и привела ничего не подозревающего Герда и, раздвинув ветки кустарника, открыла влюбленному стихотворцу то, что вытворяли знакомые ему мальчики с предметом его воздыханий… Бедный Герхард!… Сказано у Екклесиаста, что не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Но юный Гаук проклял зрение и слух; он проклял все и вся: и белый свет, и немилую жизнь, и ратманов, и их сынков, и землю, терпящую гнусность, и Анну-Розу с ее «услугой», и красоту, и любовь, но более всего – свою бедность. Молодые повесы поступили великодушно: они позвали Герхарда к себе и обещали за него расплатиться, но тот, распаляя себя страшными клятвами, ушел… Он горел целое лето: он болел, он избегал людей, он не появлялся в церкви, он похудел и пожелтел, при виде женщин бормотал проклятия, а к осени… простил Сабину и, уж было, собрался волочиться за ней вновь, но любекская Магдалина вышла замуж за очень богатого гамбургского олуха, в первую же ночь наставила тому рога и на другой день укатила в Гамбург, где, вероятно, пребывает и поныне в добром здравии и в звании добропорядочной жены уважаемого человека.

Молодой Гаук с тех пор очень изменился. Он и прежде не слыл дружелюбным, а после случая с Сабиной и вовсе замкнулся, обозлился, потерял интерес ко всему, что обычно волнует в его возрасте, – к женщинам, к пирушкам, к играм. Впрочем у него было несколько девиц – так, от случая к случаю, из тех, что за кружку пива набиваются сами, – но они не в счет, так как мужская память удерживает их в себе лишь до тех пор, пока из головы не выветрится хмель от выпитого с ними пива. Анна-Роза ни разу не слышала, чтобы кто-то назвал цыпленка птицей, а утлую лодчонку кораблем. Так и с этими девицами… Герхард Гаук и папаша его Виллибальд могли бы быть просто рантье, ибо говорили, что тех денег, какие они имели, было вполне достаточно для покупки ренты. Но, видно, Герхард тронулся умом: он купил где-то землю – и, говорили, вогнал в нее все, что имел, а земля оказалась бесплодной. Попросту кто-то из патрициев изрядно его надул. А где искать управы на патриция обнищавшему купцу? Вот и остались Гауки при пустой земле и при дырявом корабле. Не сегодня завтра объявятся среди эрариев и старый Виллибальд, и Герхард…

Анна-Роза вздохнула, ей явно не хотелось расставаться с прошлым:

– Да, Сабина была хороша!…

Иоахим Штрекенбах, однако, выразил сомнение, что Гауки придут к нему под крыло. Если кто-то одет нарочито просто, не следует с поспешностью называть его бедняком; иногда наступают времена, когда бедность более почитаема, нежели богатство; кому как не королю нищих лучше знать, что бедность не колет глаза?..

Время уже было позднее.

Король отпустил Анну-Розу и милых юных нищенок. Служителям и управителям он указал место для ночлега возле трона, а рядом с ними и Месяцу с Морталисом, – но те попросились на корабль. Штрекенбахтогда сказал, что с его стороны было бы негостеприимным и неосторожным отпускать господ гостей посреди ночи одних в чужой город. Но Месяц и Морталис настаивали. И король уступил: он выделил из знакомых уже служителей охрану и напомнил им, чтоб не забыли накинуть господам гостям на головы мешки, дабы ветер, который бушует снаружи, не надул им уши и не засорил глаза. На том и расстались.

Глава 7

Вернувшись на «Юстус», Месяц первым делом открыл трюм и выпустил из него всех провинившихся. Часть из них он обязал готовить судно к погрузке, а другой части обозначил более широкий круг: чистить палубу, штопать паруса, просматривать оснащение, мыть окна и фонари, скоблить трапы, до блеска надраивать медные части и колокол, заменять неисправные блоки, тали, клетневать тросы, тировать ванты и прочее, и прочее, чтобы россияне были заняты делом и рук не покладали. А чтобы головы их более не помышляли о трактирах и кутежах, Месяц приказал отцу Хрисанфу читать молитвы и всей команде те молитвы повторять хором. Инок читал молитвы низким громогласным голосом, и все, кто его слышал, смиренно повторяли. Рокот их голосов далеко был слышен с палубы… Над Любеком едва-едва развиднелось; проявились рваные тучи, несомые ветром над самыми марсами судов; на российском когге вовсю кипела работа…

Иоахим Штрекенбах был верен слову: пораньше с утра к трапу подошли пятнадцать человек – загорелых, плечистых, дюжих молодцов, нищих бездельников с хитрыми, или презлыми, или наглыми глазами, безобразно заросших и нечесаных, одетых в какую-то рвань, шумных, пьяных, развязных и сквернословящих друг другу по поводу и без повода. Привел эрариев к «Юстусу» сам Йоли Запечный Таракан. Прим карлик, оставив своих людей на пристани, поднялся на борт для переговоров с Месяцем. Йоли сказал, что эти орденские молодцы, известное дело, не ангелы, – есть среди них любые злодеи, по коим во многих городах Германии, Дании и Нидерландов тоскуют виселицы, однако же на сей корабль они явились не для ловли сельди и не для прогулки с дамами, а для испытания собственной удачи, и в любой из дней каждый из них может уйти с этого корабля спеленатый, как младенец, и с грузилом на ногах. А раз уж господин Месяц не в силах обещать им прекрасного будущего, то его и не должно волновать их не очень розовое прошлое. Если же господин капитан не окажется скуп и за известные услуги достойно заплатит эрариям, то они будут тихи и послушны, как ягнята, и смиренны, как католические монашки; в случае недовольства эрариев или даже бунта пыл их легко охладить – стоит только помянуть при них имя всесильного Штрекенбаха. Трое или четверо из этих молодцов носили прежде имя гёзов и бывали в разных переделках, посему ничем их на море не удивить; и если господин Месяц храбростью и умом завоюет их уважение, то он обретет в них могучую поддержку. Другие – разные. По меньшей мере шестеро из них знакомы с морским делом и способны отличить ванты от фалов, гальюн от кормы, шпангоуты от реев. Все они – хорошие мальчики, но засиделись на берегу и наделали много долгов. Самое время заняться настоящим делом!…