Книга Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник - Юрий Вяземский

— Пень и роза! Какое тут может быть соответствие?! — неожиданно воскликнул Вардий.

И продолжал:

IX. — В год покорения ретов и винделиков Агриппа отправился в длительную поездку по Сирии и Палестине. И тут выступил на сцену Семпроний Гракх — аристократ высшей пробы, богатый, разносторонне образованный, красноречиво-остроумный, изысканно-ироничный.

Юлия и Гракх стали встречаться, соблюдая все необходимые меры предосторожности. Но когда Август вернулся из Галлии, ему, понятное дело, доложили. Улучив момент, когда они остались наедине с дочерью, Август пристально глянул на Юлию и тихо сказал: «До меня дошли слухи, что ты часто встречаешься с Семпронием Гракхом».

«Меня многие молодые люди окружают. Не только Семпроний», — невозмутимо ответила Юлия.

«А тебе не кажется?..» — осторожно начал Август. Но дочь его перебила:

«Не кажется. Я уже четвертый месяц беременна твоим новым внуком или внучкой».

«А муж твой об этом знает?» — спросил Август.

«Да, знает. О своей новой беременности я узнала перед самым его отъездом и поспешила его обрадовать».

На том разговор и окончился. А Юлия теперь уже не таясь стала встречаться с Гракхом и с некоторыми из его приятелей, например, Клавдием Пульхром, Корнелием Сципионом и Квинтием Криспином…

Ребенок родился на следующий год. Это была девочка. Ее долго никак не называли, потому что отец ее еще не вернулся с Востока, вместе с иудейским царьком Иродом странствуя по Киликии, Памфилии и Азии. А когда наконец возвратился, то велел наречь ее в честь себя Агриппиной: дескать, в отличие от прежних его детей от Юлии, эта девочка уже сейчас на него похожа, и, дескать, довольно Цезарей и Юлиев.

Докладывали ему о Гракхе или не докладывали, история умалчивает. Во всяком случае, Марк Випсаний Агриппа ни разу не выразил своих подозрений, малышку Агриппину всегда выделял из прочих своих детей и часто шутил, что ее-то он ни за какие деньги не продаст Августу, как продал своих сыновей, Гая и Луция…В консульство Фурния и Силана, незадолго до Юбилейных игр, Август усыновил двух своих внуков, то есть, по древнему обычаю, купил их у Марка Агриппы.

Вот вкратце те сведения, которые мне удалось избирательно почерпнуть из рассказов Эдия Вардия о войнах Октавиана и Марка Антония, о правлении Августа с момента его возвращения из Египта и до первого консульства Тиберия. Тут мой учитель и покровитель прекратил свои исторические экскурсы и пообещал, что при следующей нашей с ним встрече речь пойдет о Пелигне, о Голубке, который в консульство Тиберия и Павла Квинтилия «взошел на колесницу и, охваченный Фаэтоном, стал превращаться в Феникса».

Фаэтон вселился

У себя на вилле Гней Эдий Вардий ожидал меня в библиотеке, читая какой-то пергамент, но не вслух, как принято, а беззвучно шевеля губами.

Когда я вошел, Вардий тут же меня заметил, отложил в сторону свиток и сказал:

— Тут сам Пелигн трактует о Фаэтоне. Не забудь взять с собой и изучить.

Я потянулся к пергаменту. Но Гней Эдий отстранил мою руку.

— Не сейчас. Перед уходом, — сказал он.

Мы вышли в парк и направились в сторону аллеи — той самой, которая поднималась с востока на запад и на которой расположены были станции.

X. Едва мы сделали несколько шагов, Вардий заговорил без всякого предисловия:

— Он, конечно, несколько раз издали видел Юлию: на форуме, в театре, на Марсовом поле. Один раз Анхария привела его в какую-то компанию, где среди прочих гостей, опекаемая двумя щеголями и оберегаемая вольноотпущенницей Фебой, недолгое время находилась дочь Августа. Теперь он видел ее вблизи. Но Юлия произвела на него отталкивающее впечатление. «Она, Тутик, рыжая. А ты знаешь, я рыжих не люблю. Глаза у нее какие-то стеклянные. Одета вызывающе. Представь себе: вся в желтом, и в ушах два крупных желтых брильянта». — «Так чем же нехороши желтые брильянты?» — удивился я. «Тем и нехороши, что… я не знаю… безвкусно одета. И все вокруг крутятся, заглядывают, заискивают. А она, высокомерная и неживая, взирает на всех, как сфинкс на Эдипа… И как-то душно и тяжело в ее присутствии», — признался мне Голубок.

В «аллею Венеры» мы с Вардием вступили на уровне пятой станции. Помнишь? Там из низкорослого кустарника с огненными цветами поднималась мраморная стела с горельефом, на котором изображены колесница и юноша. Юноша — это Фаэтон. А кудри у него выложены каким-то желтым камнем, похожим на янтарь, но не таким прозрачным (см. Приложение 1, XVIII).

И Гней Эдий продолжил:

XI. — В консульство Тиберия и Павла Квинтилия ему приснился новый провидческий сон…Мне тогда еще не исполнилось тридцати лет, а Голубку уже исполнилось.

Явилось ему сначала огненное облако, у которого впереди были быстро мелькающие лошадиные ноги, а позади — два стремительно вращающихся желтых колеса. Ноги и колеса скоро исчезли, и из облака выступил юноша громадного роста, со сверкающими черными глазами и красным, словно опаленным или ошпаренным, лицом, на котором не было ни волос, ни бровей. Лицо это, однако, смеялось. А голос произнес: «Теперь я с тобою буду играть. И с нею — тоже». Тут юноша с обожженным лицом вытянул вперед руки, раскрыл обе ладони, и на одной из них Голубок увидал сидящую женщину, а на другой — окаменело стоявшего мужчину. На женщине было белое одеяние, черное ожерелье на шее и серьги с черными камнями. Мужчина же был почти что голый; если не считать набедренной повязки, которую носят восточные жрецы. Юноша-гигант соединил ладони, так что женщина оказалась рядом с мужчиной. Женщина дотронулась до груди мужчины, но тут же отдернула руку и все пять пальцев запихнула себе в рот. «Ты понял, что она сделала? — вновь прозвучал голос. — Она вырвала твое сердце и теперь его ест. Чувствуешь?» Голубок почувствовал. Нет, сердце его было пока на месте. Но у него за спиной как будто выросли крылья. Голубка потянуло вверх. Он видел под собой будто карту Агриппы в портике Аргонавтов, но чувствовал и знал, что это не карта, а настоящая и живая Земля. И когда под ним была только калига Италии, сердце его билось от восторга. Когда слева от Италии возникла Испания, а справа — Ахайя, сердце его застучало еще сильнее, но теперь уже от страха. Он поднял голову и увидел, что сверху на него быстро надвигаются не то созвездия, не то какие-то странные и страшные звери. Он зажмурился и прижал руки к груди, чтобы сердце у него не выскочило наружу. А когда снова открыл глаза, то под ногами уже ничего не увидел — всё в дымке исчезло. А прямо над собой увидел женщину — ту самую, которая недавно сидела на ладони у юноши. Но теперь она плыла-парила между созвездиями, держась рукой за Аркт Ликаона, и лицо ее было так близко, что он мог его разглядеть. Волосы у нее были огненными, рот — окровавленным. Но более всего Голубка поразили ее глаза. Не цвет их, изумрудно-зеленый, а то, что глаза эти смотрели на него одновременно с радостью и со страхом, с лаской и с гневом, с восторгом и с болью. Взгляд этот не притягивал, а отталкивал. И Голубок начал падать. А женщина, выпустив из руки Большую Медведицу, за которую держалась, полетела за ним, восхваляя и сквернословя, проклиная и благословляя. Сердце у Голубка наполнилось болью, и боль эта была такой тоскливой, такой удушливой, что он снова схватился за грудь, будто пытался вырвать из себя сердце и освободиться от боли. Грудь разверзлась, сердце само выступило наружу и стало жечь руки. Он отшвырнул его в сторону и дальше стал падать, уже ничего не чувствуя, не видя и не слыша. Он ждал удара. И удар наступил.