Книга Усобники - Борис Тумасов

А поутру еще один позор пришлось испытать князю Андрею. Явился мурза Чета, остановился у дверей каморы и голосом, не терпящим возражений, изрек:

Конязь Андрей, могучий и великий хан всех монголов велел тебе возвращаться на Русь. Но ты оставишь в Сарае десять гридней. Такова воля великого и могучего хана Тохты…

Мог ли он воспротивиться повелению хана?

Случившееся в Сарае не прошло бесследно: князь Андрей почувствовал боль в груди. Сердце словно опрокидывалось и замирало, напоминая Андрею Александровичу треныхание раненой птицы. Мысль, что Тохта отберет у него ярлык на великое княжение, омрачала даже предстоящую встречу с Анастасией. Князь Андрей злобствовал и на тверича, и на брата Даниила. Тверской князь давно уже мнит себя великим, а Даниил его руку держит.

Подъезжая к Владимиру, Андрей Александрович решил: пойдет войной и на Михаила, и на Даниила, а с собой позовет князей Федора Ростиславича Ярославского и Константина Борисовича Ростовского и Угличского. Они его сторону держат. Он, князь Андрей, силой овладеет Переяславлем…

* * *

Сумеречные тени просачивались в горницу. Гасли последние солнечные блики, падавшие через высоко прорезанные узкие оконца, взятые в кованые решетки. И тишина, будто вымерли хоромы великого князя.

Но вот издалека, из гридницы, донеслись голоса и смолкли. Скрипнули половицы. Анастасия вздрогнула, решив, что это направляется к ней князь Андрей. Но то холопка внесла свечу.

Погаси, — промолвила княгиня.

Задув свечу, холопка удалилась. Густеющая темнота скрадывала бледное, грустное лицо Анастасии. Видит Бог, как ждала она возвращения великого князя из Орды. Не его, Андрея Александровича, а Любомира. А великий князь вернулся, оставив половину сопровождавших его гридней у хана, а с ними и Любомира. И никто не ответил ей, княгине, долго ли им суждено прожить там и на что обречены гридни в Орде…

В сумерках и в тишине Анастасия вспоминала те — теперь уже далекие — дни, когда уединялись они с Любомиром и за городом, в лесу, гридин принадлежал только ей. И как трудно было им таить любовь, оказавшись среди людей.

Княгиня больше всего страшилась потерять Любомира и потому не могла простить князю Андрею, что гридин в Сарае. Может, князь сделал это с умыслом, догадался, кем был для нее Любомир?

Исчезли в горнице последние блики, и стало совсем темно. На стенах детинца перекликались дозорные, а Анастасия оставалась наедине со своими думами.

Вспоминала, как Любомир подводил ей коня, придерживал стремя, а на поляне снимал ее и легко нес на руках… Добрые и ласковые глаза Любомира она, княгиня, запомнила навсегда. Разве когда-нибудь смотрел на нее так князь Андрей?

К полуночи сон сморил Анастасию, и привиделся ей Любомир. Его большие и сильные руки лежали на ее плечах. Княгиня чувствовала их тяжесть. Гридин спрашивал: «Княгинюшка, любовь моя, ужели судьба разлучила нас навсегда?»

Анастасия хотела закричать: «Нет!» — но голос пропал, а слезы застлали глаза. Она пробудилась и почувствовала, что плакала по-настоящему, лицо было мокрым. Вытерлась ладонью. Спать расхотелось. Как наяву Любомир перед ней. Анастасия гадала: к чему он так говорил ей? Неужели им не суждено больше встретиться? И Анастасия молила Бога, чтобы сон не сбылся: ведь накануне отъезда она так и не улучила мгновения поведать Любомиру об их ребенке.

Глава 8

Весной, когда оглушительно затрещал лед на Оке, на крутой берег высыпала вся Рязань — посмотреть, как змеятся трещины по синей глади и оживает река, лезет льдина на льдину, открывая темную воду.

Появился на берегу и князь Константин Романович, раздобревший, лысый, с редкой бороденкой и нависшими бровями. Постоял, поглядел и, вдохнув сырого воздуха, отправился в палаты.

Вот так всегда, из года в год. Сойдет лед, очистится река от шуги, и поплывут по Оке корабли и разные суденышки в опасный торговый путь к Волге, к Дону, а там к морям Хвалисскому и Сурожскому…

Княжество у Константина Романовича неспокойное: уперлась в южное подбрюшье Дикая степь, и редкий год обходится, чтобы не топтали Рязанщину копыта татарских коней.

Рязань для Руси что грудь: она первой принимала на себя удар степняков, печенегов и половцев. Сшибались в жесточайшей сече рязанские ратники со степняками, звенела сталь, и падали воины среди березовых перелесков и древних курганов.

А с той поры, когда страшным ураганом прошелся по Рязанской земле и Залесской Руси хан Батый, постоянная угроза нависла над Рязанщиной, над ее городами: Пронском и Белгородом, Переяславлем-Рязанским и Зарайском, Борисовом-Глебовом и Ростиславлем, Коломной и самой Рязанью. Отстроятся рязанцы, возведут бревенчатые стены детинца, и снова какой-либо татарский царек стучится в ворота.

Избы и домишки ремесленного люда жмутся к кремлевским стенам. С трех сторон город прикрывают вал, ров и овраги, а четвертая сторона прилепилась к речной круче.

В детинце княжьи хоромы, каменные Успенский и Борисоглебский соборы, хозяйственные постройки, поварня, клети с зерном и продовольствием, скотница, которую строго берегут княжьи дружинники.

Константин Романович среди удельных князей слыл человеком скупым, домовитым. Даже полюдье не доверял тиуну или боярам, сам объезжая княжество; почитай, всю зиму в санях проводил, дань со смердов выколачивая, только и передыхал в Муроме, Пронской Коломне.

Между Константином Романовичем и Андреем Александровичем была неприязнь: великий князь на северо-восточную часть Рязанщины зарится, а с прошлого лета стали до Рязани доходить слухи — у московского князя Даниила волчье желание овладеть Коломной. Рязанский князь сыновей Александра Невского бранил, корыстолюбцами их величал. А когда во Владимире на съезде мурза Чета пытался их примирить, Константин Романович обиды набрался, высказался. Андрей Александрович взъярился.

Хулу возводишь! — кричал великий князь.

А Даниил руками разводил:

Поклеп. Хоть, по справедливости, Коломна к Москве ближе и ею Ярославичи владели.

Когда? — возмущался рязанский князь. — В помыслах разве? Я суда у хана искать буду!

Ты? — рассмеялся Даниил Александрович. — Так-то тебе хан веры даст! А вот я пожелаю да и возьму Коломну на щит!

Константин Романович плюнул в Даниила Александровича, а тог саблю обнажил. И ежели бы не мурза и епископ Саранский, быть беде…

С той поры два года минуло, но князь Рязанский угрозу Даниила не забыл. Неспроста, ох неспроста говорил московский князь, что Коломна Москве сподручней, — вдруг да попытается исполнить свой замысел? Тогда не миновать кровопролития между дружинами.

Коли же такое случится, он, князь Рязанский, призовет в подмогу хана Ногая…

* * *

Вернувшись с реки, Константин Романович, потрапезовав и передохнув, намеревался чинить суд. Покликал пристава: