Книга Штрафбат - Эдуард Володарский

Бредунов проводил его изумленным взглядом:

— Откуда у вас священник взялся? — спросил он с улыбкой.

— От сырости, — ответил Твердохлебов. — Ты не удивляйся, капитан, у нас тут, как в Ноевом ковчеге — каждой твари по паре.

Утром к батареям притопали двадцать штрафников во главе с Балясиным. Балясин козырнул молоденькому старлею:

— Прибыли вам в помощь. По приказанию командира батальона бывшего майора Твердохлебова Василь Степаныча.

— Располагайтесь, ребята, — радушно улыбнулся старлей, глядя на священника. — А это чудо откуда?

— Так и знал, что спросит, — прогудел отец Михаил. — Ты что, священника никогда не видел?

— Видел, конечно. На гражданке. В мирной, так сказать, жизни. Но вот на фронте…

— Значит, пришла пора и нам на фронте объявиться. Еще что спросишь?

— Ничего, — вновь обезоруживающе улыбнулся старлей. — Зовут меня Игорь. Надо по четыре человека на орудие. Чтобы бесперебойно снаряды подносить. Кто у вас старший?

— Я буду за старшего, — сказал Балясин.

— Вот и распредели.

Артиллеристы сидели в укрытии, уплетали тушенку с хлебом. Рядом со старшим сержантом лежала на телогрейке гитара. Приподняв маскировочный полог, заглянул Леха Стира, стрельнул глазками туда-сюда, спросил:

— Расчет третьего орудия первой батареи?

— И первого, и второго, и третьего тоже, — отозвался один из артиллеристов.

— Значит, мы к вам, кореша. Давай сюда, мужики. — Стира спустился в укрытие. — Ого, и гитара есть? Шикарно живете, мужики: тушенку лопаем, под гитару поем.

— И пляшем, — добавил другой артиллерист. — Закусить не желаешь? — И он протянул Лехе банку с тушенкой и алюминиевую ложку. — Не побрезгуешь?

— Да ни в жисть. — Леха схватил ложку, стал выскребать остатки тушенки. Следом за Лехой вошли Савелий Цукерман, Сергей Оглоблин, Родион Светличный. Последним в укрытие спустился отец Михаил, и у артиллеристов челюсти поотваливались.

— Только не задавать вопросов, откуда взялся священник, — предостерегающе поднял руку отец Михаил. — У меня рога скоро вырастут от этих вопросов.

Двое артиллеристов засмеялись. Потом один сказал:

— Молиться будем?

— Это кто как желает, — ответил отец Михаил. — Только молитва, идущая от души, доходит до Господа… — Он увидел гитару и потянулся к ней. — Ну-те-ка, ну-те-ка… — Отец Михаил взял гитару, провел пальцем по струнам и сразу стало понятно, что священник — опытный гитарист.

— Святой отец, вы и на гитаре бацать можете? — спросил Леха Стира.

— Могу, заблудшая твоя душа, могу…

— Нет, вы поняли, фраера, что значит наш, советский священник, а? — торжествовал Леха.

— Что желаете услышать? — спросил отец Михаил.

— «Мурку» давай! — потребовал Стира.

— «Мурку» тебе исполнять будут на малине, куда ты попадешь, если жив останешься, в чем я сильно сомневаюсь, дитя мое, — ответил отец Михаил и запел:

В час роковой, когда встретил тебя,

Трепетно сердце забилось во мне,

Страстно, безумно тебя полюбя,

Был я весь день, как во сне.

Сколько счастья, сколько муки,

Ты, любовь, несешь с собой.

В час свиданья, в час разлуки

Дышит все тобой одной…

Голос у отца Михаила был красивый, и пел он почти профессионально.

И хозяева, и гости невольно заслушались. А отец Михаил вдруг сменил ритм и зачастил, хитро подмигивая солдатам:

А на последнюю да на пятерку найму я тройку лошадей

И ямщику я дам на водку пять серебряных рублей!

Кого-то нет, чего-то жаль, и чье-то сердце рвется вдаль,

Я вам скажу один секрет — кого люблю, того здесь нет!

Поверх рясы на отце Михаиле была надета телогрейка, ноги в разношенных кирзовых сапогах. Из-под расстегнутой телогрейки сверкал большой крест на серебряной цепи. Вид он являл собой весьма живописный. Особенно когда запел с трагическим выражением лица:

Шутила ты безжалостно, жестоко,

А я рыдал, припав к твоей груди,

Но все прошло, а прошлое далеко,

Забудь его и прежних дней не жди!

Не жди же ты ни жалоб, ни упрека,

Не жди мольбы о ласках и любви.

Ведь все прошло, а прошлое далеко,

Забудь его и прежних дней не жди…

Отец Михаил прихлопнул струны ладонью и перестал петь. Ему дружно зааплодировали.

— Где ж ты так на гитаре бацать наблатыкался, святой отец? — восторженно спросил Леха Стира.

— На каком же мерзопакостном языке ты разговариваешь, заблудший сын мой, — поморщился отец Михаил.

— Как это? На русском! — пожал плечами Стира.

— О, несчастный русский язык, — вздохнул отец Михаил.

— А ты на каком трекаешь? — обиделся Стира. — Евангелие свое бубнил, ну ни хрена я не понял. Не пожелай жены ближнего! А если я желаю? Вот влюбился в жену ближнего и нет хода обратно — как тогда быть?

— Пойди и удавись, сын мой, — посоветовал священник.

— A-а, толком и сказать нечего! — обрадовался Стира. — Не пожелай добра ближнего! А я всю жизнь добром ближнего и кормлюсь, как тогда мне быть?

— Пойди и еще раз удавись, — усмехнулся отец Михаил. — Или, не ровен час, тебя удавят.

— Пусть попробуют, — тоже усмехнулся Стира, но усмешка была зловещая. — На всякую хитрую гайку есть болт с винтом…

— Ты стрелять-то умеешь, батюшка? — спросил артиллерист-лейтенант.

— Не тревожься, лейтенант. Еще Сергий Радонежский говорил, что православный монах всегда должен быть готов выступить на защиту отечества. Я, дорогой лейтенант, еще в Гражданскую стрелял.

— Ого! — улыбнулся лейтенант. — За кого же, за белых или за красных?

— За белых, естественно.

— Почему же «естественно»?

— Да потому что, товарищ лейтенант, красные священников стреляли аки бешеных собак. И вешали. К примеру, моего отца, священника, повесили прямо на звоннице. И церкви взрывали. И как вы думаете, за кого я должен был пойти воевать?

— Понятное дело… — Лейтенант озадаченно поскреб в затылке, глянул на солдат. — А потом как же вы?..

— Потом я ушел служить в церковь, где и служу по сию пору. Интересуетесь, почему меня не расстреляли или не посадили? Не всех же постреляли… кого-то Бог и миловал…

— Интересная биография, — усмехнулся лейтенант.

— Лучше сказать — поучительная, — ответил отец Михаил.

— Ничего, святой отец, — ободряюще проговорил ротный Балясин. — Тут есть биографии более поучительные.