Книга Военный Петербург эпохи Николая I - Станислав Малышев

Офицер-преображенец Самсонов, один из тех, для кого Кавказская война осталась коротким эпизодом служебного пути, вспоминал: «В 1837 году я, произведенный уже в поручики, был командирован, согласно своему желанию, на Кавказ, в Кабардинский полк, где принимал участие в экспедиции и всех делах против горцев под начальством генерал-лейтенанта Вельяминова. В одном деле я был легко ранен в ногу, но остался в строю, так как о ране не заявил.

Воспоминание о Кавказе. Картина Лермонтова. 1838 г.

На Кавказе я встретил бывших моих товарищей, Лермонтова и Мартынова, несчастная ссора которых уже принимала в то время характер обоюдной злобы.

С Кавказа я возвратился в 1838 году и никаких особенных перемен в полку не нашел».[130]

Действительно, приятели по Школе гвардейских подпрапорщиков лейб-гусар Лермонтов и кавалергард Мартынов по два раза побывали в войсках Кавказского корпуса, причем Лермонтов оба раза был сослан, а Мартынов оба раза командирован по свому желанию.

Конечно, боевые армейские офицеры, которые всю жизнь проводили на Кавказе и с полным правом называли себя кавказцами, к залетным петербургским искателям приключений, вольным или, как Лермонтов, невольным пришельцам относились с иронией. Картинные героические позы и безрассудная храбрость не могли поставить аристократов на равную ногу с настоящими тружениками войны.

Один из армейцев, Я.И. Костенецкий, писал: «В то время на Кавказе был особенный род изящных молодых людей — людей великосветских, считавших себя выше других по своим аристократическим манерам и светскому образованию, постоянно говоривших по-французски, развязных в обществе, ловких и смелых с женщинами и высокомерно презирающих весь остальной люд; все эти барчата с высоты своего величия гордо смотрели на нашего брата армейского офицера и сходились с ними разве только в экспедициях, где мы в свою очередь с сожалением на них смотрели и издевались над их аристократизмом. К этой категории принадлежала большая часть гвардейских офицеров, ежегодно тогда посылаемых на Кавказ; к этой же категории принадлежал и Лермонтов, который, сверх того, и по характеру своему не любил дружиться с людьми: он всегда был высокомерен, едок и едва ли во всю жизнь имел хотя одного друга».[131]

Невольный убийца Лермонтова, Николай Соломонович Мартынов, был в первый раз командирован на Кавказ в марте 1837 года, будучи в чине поручика Кавалергардского полка, и через год вернулся в родной полк. Но уже в 1839 году он был зачислен по кавалерии ротмистром с прикомандированием к Гребенскому казачьему полку, стоявшему на Кавказе. Всегда мечтавший о чинах, наградах, о том, чтобы дослужиться до генерала, Мартынов в феврале 1841 года вдруг вышел в отставку с чином майора и остался на Кавказе, где кроме враждебных аулов были живописные курортные городки с целебными водами и дамским обществом, перед которым он мог блистать, быть загадочным, интересным и оригинальным. Современник писал, что Мартынов «из веселого, светского, изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, нахлобученной белой папахой, вечно мрачный и молчаливый… Причиной такого странного образа действий Мартынова было желание играть роль Печорина, героя тогдашнего времени, которого Мартынов, к несчастью, и действительно вполне олицетворил собою».[132]

Н.С. Мартынов. Рис. Г.Г. Гагарина. 1841 г.

Вернемся, однако ж, в Петербург, как преображенец Самсонов. О своей службе он писал: «В старое время, хотя оно и было время утонченной строгости, доходящей до педантизма, жилось и служилось как-то проще, легче. Все было ясно. Не надо было измышлять, каким бы образом сделать хорошую карьеру, а для достижения ее следовало только служить честно и благородно на своем посту. Так называемых карьеристов тогда как-то не было. Идеал подпрапорщика не шел дальше эполет прапорщика, идеал прапорщика — дальше эполет подпоручика».[133]Возможно, офицер слегка идеализирует ситуацию, но, скорее всего, он сам, его близкие товарищи и большинство знакомых были именно такими — просто исполняли все требования службы и весело проводили свободное время, не заглядывая далеко в будущее.

К тому же далеко не каждый молодой человек, надевший офицерские эполеты, собирался носить их до старости. Согласно Закону о вольности дворянства, офицер мог служить столько лет, сколько считал нужным. По спискам офицеров того или иного гвардейского полка при Николае I видно, что одни дослуживаются до полковников и генералов, получают полки, бригады, дивизии, либо становятся адъютантами, делают карьеру в штабах или в Свите Его Величества. Другие же уходят в отставку из капитанов, штабс-капитанов, поручиков. Некоторые успевают прослужить всего один-два года, не пройдя дальше чина подпоручика или даже прапорщика. Исправного офицера при отставке жаловали следующим чином и правом ношения полкового мундира, либо только чином, а иногда — только мундиром.

Выдающийся художник Павел Андреевич Федотов, еще учась в Московском кадетском корпусе, показал себя одним из лучших по службе, был унтер-офицером, затем фельдфебелем своей кадетской роты. В конце 1833 года он был выпущен прапорщиком в Л.-гв. Финляндский полк и в начале следующего года прибыл в Петербург. В 1836 году произведен в подпоручики, в 1838-м — в поручики, в 1841-м — в штабс-капитаны. В начале 1844 года уволен из штабс-капитанов в отставку «по домашним обстоятельствам», с чином капитана и с мундиром. Он считал, что служба мешает развиваться его таланту художника. Скромное, но стабильное житье в рамках службы Федотов променял на свободу и нищету.

Кадет-фельдфебель Московского кадетского корпуса в 1831–1833 гг.

И.А. Фитингоф. Литография из полкового альбома. 1851 г.

Всю свою жизнь посвящали службе те, кто считал это делом чести, особенно потомственные офицеры и те, кто был честолюбив и хотел таким путем достичь высот, и те, для кого служба была единственным средством к существованию. С 1839 по 1847 год командиром Кавалергардского полка был генерал-майор барон Иван Андреевич Фитингоф, бедный и честнейший человек, который не только не имел с полка никаких доходов, но даже тратил свои деньги на нужды нижних чинов. В 1841 году он писал своему другу и бывшему сослуживцу отставному полковнику Бобоедову: «Еще могу тебе сказать, что служба моя идет не дурно, но дурно то, что не остается копейки на черный день, а о детях надобно подумать. Но Бог и царь помогут, и ежели было бы только прежнее здоровье, то и далее служба покормит. Завидую вам всем, которые дома живете, как бы и я желал, но рано еще, нечем без службы жить».[134]