Книга Гиппопотам - Стивен Фрай

Обеды, на которые приглашаются гости из внешнего мира, отзываются официальным банкетом, являться на который следует при полном параде. Дамы облачаются в открытые платья, слуги разыгрывают пародию на благотворительную столовку – белые перчатки, почтительная раздача ложек-вилок, ослепительные, облекающие горла бутылок салфетки. Вино и разговоры текут рекой, пылают щеки и свечи. Относительная элегантность протокола выдерживается даже во время обедов, на которых присутствуют только обитатели дома. В восемь вечера мужчины вводят в столовую опирающихся на их руки женщин, а около одиннадцати дам en masse[214]прогоняют пить кофе в гостиную, оставляя густошерстных представителей рода человеческого за портвейном – щелкать орехи и травить анекдоты. Этот многохулимый обычай, как объяснил мне позавчера Саймон, восходит еще к викторианской поре, когда женщины выбивались из сил в стараниях утаить от своих мужей, любовников и братьев то пугающее обстоятельство, что и у них тоже имеются мочевые пузыри и соответствующие протоки. Что бы ни лежало в основе этого обычая, я нахожу его весьма удовлетворительным. Энни присуще прелестное обыкновение – когда ей начинает казаться, что процесс сегрегации полов несколько подзатянулся, она призывает нас в гостиную, разыгрывая на фортепианах нежные шумановские сонаты. Изображать цивилизованного человека любо всякому, однако демонстрация соответственных качеств обходится все дороже и потому требует наличия богатых друзей. В конце концов, цивилизованность есть атрибут не ума, но достатка. Обеды в Суэффорде, на мой вкус, почти так же хороши, как и завтраки.

Вторые завтраки по церемонности, как и по хронологии, располагаются где-то между этими двумя полюсами. Местом общего сбора и предобеденного захмеления служит библиотека; отсюда мы по сигналу гонга перетекаем в столовую – закусывать. Подмор приносит тарелки и составляет их на занимаемом Энн конце стола, а уж та отправляет их дальше по столу. Времени второй завтрак отнимает совсем немного, пудинги сплошь и рядом остаются нетронутыми, поглощение чего-либо превосходящего крепостью воду со льдом редко, а разговоры обнаруживают тенденцию к чопорности. Британец, если ему приходится в будний день усаживаться за ланч на дому, ощущает неловкость; трудовая этика въелась в нас до того глубоко, что даже представители неработающих классов норовят вести себя так, будто полдневный прием пищи – это досадная перебивка в исполненной трудов и честного рвения жизни.

В этот день я, приближаясь к столовой, чувствовал, что оскорбительно хорошее самочувствие Оливера и смятенность, которая ощущалась в поведении Энн, уже стоили мне аппетита, да и все в доме словно потрескивало от атмосферного электричества – точно так же, как за его стенами. Я не раз замечал, что Бог, проявляя пристрастие к дешевым литературным штампам, нередко насылает на нас погоду, отражающую наше внутреннее состояние. День крещения Джейн, например, который я для себя называю Днем Проклятия Ребекки, был парным и влажным, что вполне отвечало подмочившим его пьяным слезам. Сцена ухода из моего дома и жизни Элен – вкупе с визжащим Романом и холодно шмыгающей носом Леонорой – сопровождалась пробирающим до костей морозом, который погрузил меня в ледяное онемение, в точности отвечавшее моему настроению. День же – если мы мысленно отлистаем назад столько-то и столько-то страниц, – в который меня выставили из «Санди шите», был ясен, ярок, тепл и приволен. Сегодняшний же как будто покалывал нас всех электричеством – с угрозой почти утрированной, как и любые создаваемые Богом эффекты, но и нельзя сказать, что неуместной. Майкл был молчалив, Энн – нервически болтлива. Я поглядывал на Клару, которая в свой черед украдкой бросала быстрые взгляды на разрумянившегося, полного предвкушений Дэвида. Саймон пребывал в редком для него настроении – угрюмом и необщительном. Макс довольствовался учтивыми откликами на щебетание Энн. Патриция, Ребекка и Оливер болтали на лондонские темы. Близнецы, которые могли бы как-то оживить обстановку, кормились у себя в детской. Мери Клиффорд помалкивала до самого конца обеда – пока не предприняла попытку навязать сопротивляющейся Кларе пудинг.

– Обязательно надо поесть, дорогая.

– Я не голодна, мама.

– Конечно, но, по-моему, кусочек сладкого пирога тебе не повредит. Ведь правда же, Дэви?

Этот мегалитический по глупости вопрос заставил Макса прикусить нижнюю губу, а Оливера – приподнять брови. Дэви уже было ответил, но тут встрял Саймон:

– Очень вкусный пирог, правда, Клара. Не волнуйся, если ты с ним не справишься, я его прикончу.

– Саймон у нас из тех, кто способен объедаться, точно свинья, не прибавляя ни унции, – сказала Энн, отрезая для Клары кусок пирога. – Три ломтя уже проглотил.

– Всего-навсего два, мам, – ответил Саймон, протягивая тарелку за третьим. – Мне надо набраться сил, мы этим вечером перевозим свиней на поля, попастись. Хочешь с нами, Клара?

Клара беспомощно уставилась на Саймона, глаза ее казались за толстыми стеклами очков большими и влажными.

– Мы с Кларой решили прогуляться сегодня, Саймон, – пришел ей на вырочку Макс. – Вот ты сказал «попастись», – плавно сменил он тему, – они что же, сами себе будут пищу искать или вы их чем-то подкармливаете? Мне всегда хотелось узнать.

Пока Саймон давал объяснения, я смотрел на Клару, уткнувшуюся носом в тарелку и с несчастным видом ковырявшую пирог. Мне казалось – если оставить в стороне эту жалостную минуту, – что вообще-то она выглядит немного лучше, чем неделю назад, когда только-только приехала в Суэффорд. Природа, сдается мне, наверняка со временем выправит все дефекты Клары и без мистического вмешательства Дэвида. Вы посмотрите на американских девчонок. В четырнадцать лет они напоминают жертв, оправляющихся после автомобильной аварии: зубы стянуты проволокой, на ногах и спинах корректирующие чулки и шины, кожа вся в буграх от прыщей, верхние губы покрыты пушком, жалкие, меленькие лифчики набиты «Клинексом», глаза смотрят куда угодно, только не вперед. И при всем при том к восемнадцати они обращаются в красавиц, на которых почти больно смотреть, – зубы белы, как таблетки от несварения, в глазах можно утонуть, кожу так и хочется облизать до последнего дюйма, буфера свеженькие, да и осанка совсем другая. Правда, волос под мышками нет, а это, по-моему, пагубная ошибка. Вы когда-нибудь пробовали выяснить, почему медонос называется медоносом? Пробовали высосать его мед? Когда берешь цветок и обнажаешь его тычинку, на головке ее появляется нежная, блестящая капелька нектара. Столь же прекрасны и бусинки пота, собирающиеся на волосках женских подмышек. Преданного вам ценителя слабого пола неумолимо влечет к себе резкий мясистый дух женской эссенции, – не стерильно-лимонные верхние ноты дезодорантов и кремов. Французы понимают это – почти единственное, что они понимают, не считая французского, разумеется. Вспомните дерзких бодлеровских amants[215], зарывающихся с головой в пропитанные потом подмышки комедийных «да-как-вы-смеете». Ааах…

Прощу прощения. Возвращаемся в столовую.