Книга Черные Холмы - Дэн Симмонс

Проводник, который представился пожилой чете как Ковач, кашляет и издает высокомерный смешок.

— Совершенно не о чем беспокоиться, дамы и господа… и малыши. Совершенно не о чем. Мы висим на стальных балках… кронштейны — так они называются… которые могут выдержать вес десяти таких вагончиков даже при полной нагрузке.

Семь пассажиров молча смотрят, как вагончик снова начинает подниматься и становятся видны восточная оконечность мидвея и купола Белого города. За куполами лучи солнца высвечивают сверкающую полосу озера Мичиган, которое появляется за деревьями и гигантскими зданиями. Они видят гавань (с этой высоты суденышки представляются горизонтальными черточками с торчащими из них мачтами) и паром, доставивший очередную партию посетителей к длинной пристани прибытия.

Ближе под ними вытянулся мидвей, наполненный счастливыми темными точками, какими представляются с высоты люди. Слева внизу — красные крыши и лесистое пространство Немецкой деревни. Справа от мидвея купола и минареты Турецкой деревни. За Турецкой деревней справа — большое, круглое, странное сооружение, в котором находится макет Бернских Альп, а по другую сторону мидвея — Яванская деревня, известная под названием «Голландское поселение», расположено оно на улице, по другой стороне которой — настоящее Голландское поселение.

Слева за ними находится Ирландская деревня с популярными замком Донегал[77]и камнем Бларни;[78]круглый амфитеатр справа для представлений с животными; и — еще дальше, в восточном окончании мидвея — два стеклянных здания-близнеца, Мурано — справа и Либби — слева.

Произнося про себя слово «Либби», Паха Сапа чувствует тупое шевеление в черепе и спрашивает себя, не смотрит ли призрак генерала Кастера его, Паха Сапы, глазами, не слушает ли его ушами. Будь он проклят, если так.

Во время второй остановки, когда пассажиры садятся в шесть следующих вагончиков внизу, маленький мальчик, которому не больше пяти лет, вырывается от бабушки с дедушкой и бегает по вагону, размахивая руками, словно в полете. Мальчик, пропархивая мимо Паха Сапы, задевает пальцами его руку над перчаткой.

Паха Сапа осознает, что его чувства обострены, потому что перед ним тут же возникает вспышка образов и мыслей, воспринятых им от ребенка. Паха Сапе приходится ухватиться за перила у окна и закрыть глаза, потому что приступ головокружения снова накатывает на него.

Имена пожилой пары, которая зовет мальчика из другого конца вагона, — Дойл и Рива. Они из Индианы. Паха Сапа еще раньше заметил, что у старика левый глаз слезится, а губы странно вывернуты, а теперь — сквозь рассеянные воспоминания мальчика — он узнает об ударе, который случился со стариком год назад. У Дойла длинный, тонкий нос, а Рива, пышноватая бывшая красавица с полными красными щеками, добрыми глазами и волнистыми седыми волосами, подстриженными короче, чем диктует мода, всегда стеснялась своего зада. Все в семействе — даже маленький мальчик — называют его «тяжелый низ». Величайшая тайна Ривы, известная только семье, состоит в том, что ей никогда не нужно было покупать или носить турнюр[79]— и без того создавалось впечатление, будто она его носит. Маленький мальчик не знает, что такое «турнюр».

Его зовут Алекс, и он настолько поражен выставкой, в особенности мистером Теслой и мистером Эдисоном, что у него появилась новая цель в жизни — вырасти и изобрести механический арифмометр, который будет уметь думать.

Паха Сапа трясет головой, чтобы прогнать незваные, мечущиеся образы, слова, имена и детские воспоминания. Его восприятие в этот момент усилилось, чего он и опасался, а все из-за близости мисс де Плашетт… и тем больше у него оснований избегать прямых кожных контактов с ней. Он не хочет заглядывать в ее мысли и воспоминания. Ему очень важно не делать этого. Не теперь. Пока еще — нет. А если повезет — то никогда.

Он вдруг понимает, что она шепчет ему:

— Паха Сапа, вы не больны?

Он открывает глаза и видит, что ее рука в перчатке парит над его запястьем.

Паха Сапа отодвигает руку и улыбается.

— Идеально. Замечательно. Просто я только что обнаружил, что боюсь высоты.

Охранник-кондуктор с нафабренными усами, Ковач, подозрительно поглядывает на Паха Сапу, словно этот пассажир с длинными, заплетенными в косички волосами может впасть в бешенство и, как это сделал неделю назад другой пассажир, сошедший с ума от страха, начать молотить по стенам, разбивать стекло, гнуть железную дверь в безумной попытке бежать, хотя они и находятся на высоте в сто футов. Во время того происшествия, как писалось в газетах, безумца остановила женщина, которая сорвала с себя юбку и набросила ее на голову этого человека, после чего он немедленно стал тише воды ниже травы.

Паха Сапа знает, что такой ослепляющий капюшон хорошо действует на запаниковавших лошадей. Почему бы и не на взбесившихся пассажиров колеса Ферриса? Это более эффективное средство, чем мешочек, наполненный дробью, который вроде бы спрятан в кармане охранника.

Тормоза отпущены, вагон снова покачивается, и они продолжают подъем.

Теперь они находятся в апогее («апогей» — слово, которое Паха Сапа узнал, когда три иезуита в маленькой палаточной школе в горах над Дедвудом целый год пытались вбить азы греческого в его сопротивляющуюся голову), когда мисс де Плашетт делает что-то… необычное. И навсегда изменяет его жизнь.

Вагон резко останавливается на вершине колеса и начинает раскачиваться сильнее, чем во время двух предыдущих остановок. Рива и ее внучка начинают стонать. Маленький Алекс вопит от радости, вероятно предполагая, что сейчас неминуемо произойдет полное разрушение колеса. Длинноносый дедушка Дойл гладит мальчика по голове.

У кондуктора отвисает нижняя челюсть. Он вскрикивает:

— Мисс…

Этот крик вызван тем, что мисс де Плашетт внезапно переместилась в середину вагона, подобрала длинные юбки, запрыгнула на одно из низеньких, круглых, обтянутых бархатом сидений и теперь стоит на нем, легко удерживая равновесие, стоит очень прямо, вытянув руки в стороны ладонями вниз, голова откинута назад, глаза закрыты.

— Пожалуйста, мисс… вы не должны, мэм!

Голос охранника Ковача звучит явно обеспокоенно, но, когда он начинает двигаться к Рейн, Паха Сапа инстинктивно встает между ними. Никто не смеет прикоснуться к мисс де Плашетт, пока он рядом.

Широко улыбаясь, держа голову по-прежнему закинутой далеко назад, Рейн словно собирается прыгнуть и выплыть наружу по воздуху (каким-то волшебным образом, потому что иначе не преодолеть стекло и проволочную сетку) через окно в голубое иллинойское небо. Но вместо этого она опускает руки и правую протягивает Паха Сапе.