Книга 1937. Русские на Луне - Александр Марков

Шешель пошел варить себе кофе, отыскал на полке банку, отсыпал из нее ложку в кофеварку, поставил ее на плиту и развел огонь.

Пена быстро поднялась со дна кофеварки, полезла наружу, переваливаясь через медные края. Шешель задумался и чуть не упустил ее, схватил ручку кофеварки, обжегся, зашипел, ставя ее на стол. Подул на пальцы, заговаривая боль, потом взял тряпку, набросил ее на ручку кофеварки, перелил ароматный напиток в чашку.

В комнате было тихо, как в склепе. Только воздух не такой затхлый и спертый. Тишина давила на барабанные перепонки, как многометровый слой воды. Чтобы в комнату ворвался хоть какой-то звук и разбил тишину, Шешель открыл окно. Лучше стало ненадолго, потому что вдобавок ко всем печалям он задел рукой чашку с кофе, выплеснул ее содержимое себе на ноги и чуть обварился.

«Не иначе сегодня пятница и число тринадцатое. Так много напастей с утра, что и на улицу выходить боязно», — подумал Шешель, подошел к стене, где висел календарь, сверяться с датой, но, не дойдя до него нескольких шагов, вспомнил и день недели и число. И не пятница и не тринадцатое.

Ненадолго мрачные мысли затаились.

Выходя из подъезда, он заметил, что забыл дома будильник, отчего расстроился еще больше, но возвращаться не стал.

«Примета плохая. Пути не будет».

Но не ходит беда одна. Не ходит и вдвоем с подружкой. Стаей только. Ведь знал он об этом и все-таки хотел обмануть ее, полагая, что разбитым будильником и пролитым кофе она ограничится и больше к нему не придет. Лучше бы вернулся. Главное-то уже произошло, и повлиять на это он никак не мог.

Дорога, по которой он обычно ехал в студию, оказалась перерезанной огромной ямой. На ее краю стоял знак, указывающий, в каком направлении надо объезжать это препятствие.

Шешель вышел из авто, посмотрел на вскрытую мостовую. Она походила на слоеный пирог, где сверху уложили асфальт, будто это была запеченная корочка, под ней брусчатку, а еще ниже шли доски и бревна.

Городские власти стали реализовывать давнюю идею — строительство в Москве подземки наподобие тех, что уже действовали в Лондоне и Париже. Дума выделила на нее средства из городской казны. И какие только улицы еще перероют, пока не проведут подземку? Для авто мороки прибавится.

Рабочие, побросав лопаты, сгрудились над осколками глиняного горшка, который только что извлекли из-под земли. Такой хрупкий предмет отыскать здесь они и не помышляли. Они вгрызались в землю не кисточками, как археологи, ведущие раскопки, а лопатами. Вот и нанесли горшку приличную рану, от которой он рассыпался, а его содержимое пролилось на землю золотым дождем.

Рабочие выковыривали капельки золотого дождя, складывали их по карманам.

У Шешеля, к сожалению, не было времени послушать, что скажет полицейский, возникший на краешке ямы. Он смотрел на происходящее с интересом, пока не прерывая действо, как рыбак, который ждет, что рыба посильнее заглотнет наживку, и только тогда ее надо подсекать. Иначе сорвется, уплывет, забьется в тину, и тогда ее ни один жирный червяк не выманит. Но ведь рабочим причиталась часть находки совершенно официально.

Сапоги полицейского были начищены до блеска. Если бы полицейский спустился в яму, то грязь, которая была на ее дне, испачкает ему сапоги, и он уже не сможет смотреться в них, как в зеркало. И отглаженная форма помнется.

Надо приказать рабочим выбраться наверх. Вряд ли они ослушаются приказа и как ни в чем не бывало, будто и не заметив полицейского, останутся в яме, продолжая набивать свои карманы золотыми монетами. Но если их остановить, то тогда полицейскому самому придется выковыривать монеты из грязи. Пусть уж лучше их извлекут рабочие. Когда они спрячут последнюю — тогда их можно и остановить. Железная логика. Золотая.

Чем разрешилась эта ситуация, Шешель уже не увидел. Забравшись в авто, он оставил за собой яму, двинулся по улице, положившись на совет дорожно-го знака.

Он почувствовал, что случилось что-то плохое, как только пришел на студию. Атмосфера стала тяжелой. Она давила. Он вздохнул и забеспокоился, мысленно прикидывая, к чему готовиться. К чему? Как страшно спросить. Вдруг все окажется еще хуже, чем подумал. Но он ничего не придумал.

Сердце болит. Уйти бы домой. Не знать ни о чем до вечера или до утра. Может, тогда полегче будет, рассосется все само собой.

Отчего у него такое чувство? Он и сам не мог понять.

Он чувствовал беду.

Муравейник оставался спокойным, с той привычной суетой, которая всегда присутствовала на студии, замирая разве что под вечер, когда почти все расходились по домам и на студии оставались охранники, дежурные брандмейстеры, частенько коротавшие ночи вместе за разговором или картами, или даже шахматами. Спиртное на дежурстве исключалось. Боясь потерять хорошо оплачиваемую работу, правило это они не нарушали.

Он оглядывался, смотрел в лица людей, стараясь прочитать на них то же чувство тревоги, охватившее и его. Попадались все другие чувства. Разные, но другие.

— Где Томчин? — остановил он одного из техников. Но это оказался слишком некомпетентный источник информации. Он развел руками, потом сделал предположение:

— Может, у себя?

— Может, у себя, — эхом ответил ему Шешель.

Он шел как по следу, улавливая слабый запах беды, почти исчезнувший, будто она прошла здесь несколько часов назад, и вначале его стерла тряпка уборщицы, а затем наложились другие запахи. Так отпечатки пальцев наслаиваются один на другой, когда бутылка с вином переходит из рук в руки. Тяжело определить — кто схватил ее первым. Шешель, к ужасу своему, понял, что двигается к съемочной площадке.

Он то ускорял шаг, то, напротив, замедлял его, в зависимости от того, какие ощущения побеждали в нем.

Навстречу ему вынесло Спасаломскую.

«Хоть с ней-то ничего не случилось, а все остальное — ерунда».

Когда он посмотрел в ее лицо, самые худшие его опасения подтвердились. В ее глазах застыла тревога, будто именно такую печать наложил на всю съемочную группу фильм о Луне. Даже если чье-то лицо не запечатлелось в памяти, стоит посмотреть ему в глаза, и если в них будет тревога, значит, и он занят в этом фильме.

— Что случилось? — спросил Шешель.

Спасаломская остановилась. С мгновение она не понимала, что от нее хотят добиться, потом взгляд ее стал более осмысленным, будто Шешель постепенно проступал из тумана, и лишь спустя несколько секунд она поняла, кто перед ней стоит.

— С Шагреем беда. Он в больнице. Поедем. Все сейчас туда поедем.

— Да, да, — он развернулся.

«Что с ним могло приключиться? Легкие он испортил на войне. Может, осложнения какие?»

Спасаломская уже пошла дальше, а он плелся следом, потому что шаги у нее были длинными и быстрыми.

За ней тянулся сладкий запах. Так бы и идти за ней, закрыть глаза и идти, очарованный ее очарованием.