Книга Английская тайна - Андрей Остальский

Перед сном погулять по Лизу — тоже дело совершенно волшебное, особенно если дождаться момента, когда зажгутся изящные старинные фонари, подсвечивающие набережную таинственным нежно-абрикосовым цветом. А море в это время кажется черным, шипящим, сердитым. Смотришь с высоты, как по черно-матовой поверхности воды порывы ветра гонят белых упрямых барашков, как они вздыбливаются, будто пытаясь сопротивляться порывам ветра, и легкая оторопь берет. Но здесь, на набережной, уютно от ощущения безопасности — здесь тебя холодной соленой воде не достать и даже не забрызгать. А если все-таки пронижет ветер насквозь, если сквозь свитер и куртку пробьются холод и сырость, тоже не страшно, это даже замечательно — хороший предлог заскочить в бар в роскошном темно-красном доме-дворце под названием «Гранд», посидеть там перед открытым старинным камином, пропустить рюмочку или хотя бы чашку крепкого горячего чая. Можно по-местному — с молоком, или по-славянски — с аккуратно нарезанным кружочками лимоном. Сашок сам себе удивлялся: никогда заранее не мог угадать, какое у него будет на этот раз чайное настроение — русское или английское. Ему даже казалось это символичным — соответствующим двойственности его души.

«Гранд» построили в середине девятнадцатого века для принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII, и он на протяжении многих лет проводил здесь летние сезоны. Как правило, в обществе своей возлюбленной, фактически — второй жены по имени Элис Кеппел. Обитали они в Фолкстоне с многочисленной свитой и прислугой, и вокруг «Гранда» постепенно вырос местный Вест-Энд с рядами белых и абрикосовых элегантных домов — почти как в лучших районах Лондона.

В самом «Гранде», на первом этаже — ресторан со стеклянными стенами и огромными окнами, из которых открывается праздничный вид на набережную Лиз, с ее гигантскими яркими клумбами, и на разноцветное море. Но Сашок особенно полюбил именно бар со знаменитым большим камином, в котором так притягательно полыхает открытый огонь. Он может долго сидеть перед ним, завороженно глядя на пламя. Что он там видит? О, это отдельный разговор, особая тайна…

В такие моменты ему приходят в голову самые удивительные вещи. Например, из области астрономии и космологии. Или даже математики. Вдруг ему начинает казаться, что некая глубочайшая истина, какой-то великий закон мироздания скрыты в самом элементарном. В суммах и взаимоотношениях простых чисел, например… О, он уверен, не так они просты, как кажется… Возьмите даже примитивный постулат: деление на ноль невозможно. Но почему уж так категорично-то? А если сильно постараться? Если поднапрячься как следует? Может, все-таки немножко получится? Казалось бы, элементарно. Понятно ведь: нельзя делить на ничто. Но ведь умножать на ничто можно, получая вполне рациональный результат… А ведь ноль можно представить себе как сумму: плюс бесконечность и минус бесконечность… И если одинаковые массы вещества и антивещества соединить в пробирке, будет аннигиляция, взаимное уничтожение… Нет, здесь точно скрыта какая-то тайна…

Главный закон материального мира, думал Сашок, — Лень. Природа ленива. Под лежачий камень вода не течет. А камень обязательно предпочтет лежать. Как и человек. Стоять лучше, чем идти. Сидеть лучше, чем стоять. Лежать лучше, чем сидеть. Не жить легче, чем жить… Того, что может не случиться, не случится. Происходит только вынужденное, то, что не случиться не может. Но как в таком случае появилась жизнь? С какой такой стати, с какого перепуга? Ведь можно же было и не оживать и прекрасно себя чувствовать…

По ассоциации задумывался Сашок и о странной английской судьбе. С чего это вдруг эти не очень плодородные каменистые острова, задворки Европы, расположенные в стороне от основных торговых путей, стали самой могущественной державой, властительницей морей? Как так получилось, что задворки эти породили целую цивилизацию — англо-саксонскую, которая стала наследницей Римской империи?

В самом-то Риме к этим островам относились с некоторым презрением, Юлий Цезарь отзывался об их жителях крайне пренебрежительно. Нечего там было особенно ловить… Ни богатств природных, ни стратегической важности… ничего… И море со всех сторон.

Непонятно даже, так ли уж надо было их завоевывать. Но завоевали все-таки — дело принципа. К тому же Рим раздражало, что в Британии находили убежище лидеры антиримского сопротивления — вот, кстати, к каким седым временам восходит эта знаменитая английская традиция — укрывать у себя гонимых…

Сашок пришел вдруг к интуитивному убеждению, что как раз в море все и дело. Вот где таится разгадка, вот откуда пришла эта странная сила, эта странная мощь.

Вполне возможно, он вспоминает недавние из ряда вон выходящие события и удивительных людей… И еще ему кажется, что перед тем же древним камином, возможно, грелся когда-то принц, а потом и король Эдуард и его верная пассия Элис Кеппел. Причем королева Александра относилась к Элис как к родственнице. И он будто видит в огне их обеих. Обе красавицы, и вообще, при всех различиях, можно было заметить в них и некое сходство… Ну не сестры-близнецы, конечно, но все же присутствовало в их внешности что-то неуловимо, мучительно общее…

Огонь иногда действовал на него странно. Насидевшись перед тем колдовским камином, Сашок однажды учудил: пошел в соответствующий отдел универмага «Дебенэмз» и купил там за хорошие деньги — сорок фунтов без одного пенса — неотразимой формы и цвета зеленые женские трусики и принес их жене в подарок. И ждал с любопытством, как она будет реагировать. Размышляя, как все же уговорить ее их носить. С тем, чтобы потом, в соответствующий момент, их снять…

Но Аня-Маша реагировала плохо: побледнела, ее и без того узкие губы — единственный недостаток — сильно сжались, соединились в какую-то почти невидимую глазом кривую ниточку…

Ни слова не сказав, зашвырнула она их куда-то в глубину шкафа… «Давай я пойду их сдам», — виновато сказал Сашок. (Он вдруг понял, что поступил глупо.) Но Анна-Мария тихо сказала: «Не надо». И потом полтора дня с ним не разговаривала. А трусы, видимо, выбросила, по крайней мере, Сашок их потом в шкафу не обнаружил…

Но за исключением этого досадного эпизода, жили они с Аней-Машей припеваючи. Ходили по воскресеньям обедать к ее родителям. Теперь, когда Сашок стал владельцем «Сенчури билдинг паблишерз», он достаточно прилично зарабатывал, хватало на ежемесячные ипотечные выплаты, и на еду, и даже на некоторые развлечения.

О нет, он был теперь уже не тот Сашок, что раньше. Впрочем, Сашком его, нежно и ласково, называла только мама. И то только тогда, когда никто чужой не слышал. Ну и еще он сам пренебрежительно именовал себя так, особенно когда на себя сердился. «Что, дескать, ждать от такого вот… Сашка». Но остальные обращались к нему вполне уважительно: или по фамилии — «мистер Тутов», или, если позволяло близкое знакомство, — по полному имени. В крайнем случае Сашей звали. Ни в коем случае не Шурой! Ну а для Анны-Марии да для тещи с тестем в добрую минуту он — «Сашш». Нежное такое, вполне по-английски звучащее слово с мягким пришепетыванием в конце. Так что он уже и сам себя переименовал в благородного Александра.

И еще вот что он выяснил: оказывается, Анна-Мария вовсе не считает его таким уж чрезвычайно худым. Оказалось, что, как это ни удивительно, он ей представляется очень даже привлекательным мужчиной, а то, что фигура как у юноши, так это еще лучше. Об этом она сама ему как-то сказала после утренней страстной любви. Сказала тихо, пробормотала невнятно, глядя в сторону. Неважно: Сашок, он же Сашш, он же Александр прекрасно все расслышал. Оказалось, зря он переживал и воображал себе всякие ужасы — о том, что думает о нем его собственная жена!