Книга Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

— Ну как же. Если есть талант и появились интересные мысли…

— Эх, вижу, что и ты ничего не понимашь. Потому как не в таланте дело, а в потребности души. А душа, она, соколик, дело темное…

— Разве писательство — это тоже грех?

— Грех греху рознь, — задумчиво произнес Распутин. — А только и то надобно понять, что грех в жизни — это главное. Без греха этой самой жизни нет, потому как покаяния нет. А без раскаяния, знай, немощь тебя одолеет, и тогда уж точно от бесовских козней не отвертишься.

— Так что же? То, что я пишу, — это покаяние?

— В том-то и дело, что без раскаяния-то душу свою не поймешь. А не сумеешь в себе самом, грешном, разобраться, тогда чего ж берешься о других судить?

— Да я вот только пытаюсь их понять. Все что-то ищу, анализирую…

— Эх, милай, много больно головой живешь. Нешто словами все расскажешь? Сердцем надобно, чтобы душа сама писала…

Кутанин! Точно так же говорил Кутанин. Но только тот профессор, дипломированный психиатр, а здесь обыкновенный мужик. И надо же, все-то знает. Вот если бы и мне так… Да что ж, наверное, теперь не суждено. Вот если бы все начать сначала…

Распутин еще что-то говорил. Но я уже не слушал его. И вот, наконец, забылся тяжким сном.

32

Когда проснулся, была ночь. В окно светила полная луна, а поезд вроде бы стоял на какой-то станции. Распутина уже нет в купе — ни шубы, ни сапог, даже бутылки из-под мадеры куда-то испарились.

И тут я вспомнил! Вспомнил наш с Распутиным разговор. В сознании стали возникать слова, которые он настойчиво вбивал мне голову. Да, да! Покаяние и грех. То есть конечно же наоборот — сначала грех, а после покаяние. На что он намекал? Не мог же он знать всего, что произошло со мной.

Но вот сижу, смотрю в ночную мглу, вижу обезлюдевший перрон, тускло освещенный вход в здание вокзала чуть поодаль… Он-то конечно же не мог. Но я-то знаю…

Знаю, что была когда-то Тася, милая, наивная простушка Тася, не раз пытавшаяся меня спасти — от морфия, от тифа, от тоски, которая неудачника преследует всю жизнь. Может, оттого ее и бросил, что вот решил избавиться от несчастий, от невзгод? Может быть, уже не верил в наивные мечты, будто успех в жизни гарантирует родство с влиятельным семейством? Верил или же не верил, теперь уж это все равно, потому что все рухнуло внезапно, безвозвратно холодной осенью, в безумном, страшном октябре…

Что было потом? Люба? Та не в счет. Можно и так сказать — взыграла плоть. Да, пожалуй, еще ее фамилия — лестно было бы познакомиться с князьями. А впрочем, нет, фамилия тут ни при чем. Наверняка же было что-нибудь другое. Вот удивительно, стал постепенно забывать — помню только ее округлый зад и стройные ноги бывшей танцовщицы. Однако хочется понять: а почему же все-таки расстались?

Да-да, вспомнил! Потому что другую повстречал. Своими повадками чем-то напоминала мне графиню. Изящный профиль, стать благородная, привычки избалованной жены богатого вельможи. Все поучала, как надо жить, чтобы добиться известности и славы. Потом и вовсе прибрала к рукам. Нет, не хочу об этом вспоминать…

Если отбросить легкий флирт, мимолетные знакомства, встречи с начинающей актрисой, что еще? О чем еще не рассказал? Что попытался скрыть? И отчего постарался избавить свою память?..

Ну вот опять! Опять боюсь. Боюсь найти и потерять. Боюсь, что не смогу на этот раз избавиться от боли. Я чувствую, что вот она близка, уже скребется в мозг, захватывает легкие и горло… Я не могу уже кричать! А если б смог, что крикнул?

— Кира!..

Увы, ни крика нет, ни шепота, ни отклика. Есть только ночь и тишина. Да, надо бы успокоиться. Чтобы понять… Но как разобраться в том, что было, если боль насилует мой разум?

* * *

Так что же было? Была ли настоящая любовь, или вела меня одна лишь страсть, желание сполна насытиться любовью, чудесными мгновениями насладиться? Ну вот, когда встречались в квартире в Обуховом, любил? Или любовь проснулась позже и не давала покоя всю оставшуюся жизнь? Кто даст ответ?.. Никто! А потому что только сам, я сам должен в этом разобраться.

Но что из того, если признаюсь, что поначалу не любил? Да, была страсть, неутолимая, иссушающая страсть. И вот… И вот разом ничего не стало. Возможно, Кира поняла что-то такое, что сам я от себя скрывал. Но что?

Ну можно ли считать грехом желание стать одним из них, попытку выбиться наконец-то из низов? Достойно ли обманывать женщину, внушая ей любовь, а самому думать лишь о том, что будет после свадьбы, после того, как станешь полноправным членом аристократической семьи со всеми их чинами, наградами и привилегиями? Что — было? С Тасей — может быть… Но с Кирой… Нет, с Кирой это невозможно. Я же не полный идиот, чтобы мечтать о женитьбе на княгине.

Но что-то все-таки произошло. Даже не хочется об этом вспоминать. А потому что была попытка разрушить в общем-то счастливую семью. Внешне — банальный адюльтер, внезапно переросший в нечто большее. Но так ли уж внезапно? Возможно, был ка кой-то план. Чей — мой? Да откуда же мне знать? Вот больше делать нечего, как только размышлять о чьих-то планах! И кстати, князь ведь тоже был не без греха — сказывали, театрал, а сам за танцовщицами ухлестывал. Так должен ли я признаться в том, что был нечестен с этим князем?

Положим, зря Кире не решился рассказать про Тасю. Зря! А как все объяснить, когда страсть затмевает ум, когда только и думаешь о том, как прикоснуться к ее губам, как вместе воспарить туда, где только мы? Я и она. Она и я… Ну, скажем, виноват. Пусть так. И что теперь — каяться и биться лбом о стену? Ведь ничего же не удастся изменить. И невозможно повернуть вспять время. Вот разве что…

И тут я начал понимать, понимать то, о чем догадывался, но не мог поверить… Господи! Да неужели Ты даешь мне шанс? Ах, сделай так! Я прошу Тебя! Поверь — что только можно, я исправлю. Только бы повидать ее хоть раз. Я должен ей объяснить, должен рассказать, как все на самом деле было…

Тут неожиданно в дверь купе раздался стук. В открывшуюся щель заглянул проводник и говорит:

— Ваше высокородие! Извиняйте, что среди ночи разбудил. Тут, изволите ли видеть, вот какое дело. Местов в купейном вагоне больше нет, а появился пассажир… Так ежели к вам?

— А он не офицер? — Подумалось, только б не запойный.

— Нет, что вы! Это барышня…

— Ты что, любезный, обалдел?

— Так я же и говорю, местов-то больше нет. Да это всего на час, ежели позволите. В Орле-то точно места освободятся. Так как?

— Ну, разве что до Орла…

Проводник засуетился:

— Прошу вас, барышня, — и отступает от двери на шаг.

В купе вошла молодая женщина. Изящный, почти воздушный силуэт, темная шаль на плечах. Кажется, будто в купе влетела птица… Проводник вносит чемодан и саквояж, еще о чем-то говорит. А я, словно завороженный, смотрю и не могу оторвать взгляд от ее лица, наполовину скрытого в тени. Вот расстегнула пальто и опустилась на диван подле меня… Я вижу огромные карие глаза, с горбинкой нос и шелковистые волосы, рассыпавшиеся по плечам. И замечаю, что на руке нет обручального кольца… Она или не она? Знаю ли я ее? Ясно лишь, что она меня не знает.