Книга Китаец - Хеннинг Манкелль

— Наряды нужны?

— На банкеты тебе ходить не придется. Но одно нарядное платье не помешает.

— А как надо себя вести? Что не следует надевать, что нельзя говорить? Когда-то я думала, что знаю о Китае все. Только ведь это была версия бунтарей. В Китае маршировали, выращивали рис да тянули вверх маленькую красную книжечку Мао. Летом плавали. Энергичными гребками, навстречу будущему, следом за Великим Кормчим.

— Насчет этого не беспокойся. Главное, не забудь о теплом белье. Доллары наличными, кредитной картой можно воспользоваться не везде. Хорошие прогулочные ботинки. Там легко простудиться. Не рассчитывай, что там доступны привычные для тебя лекарства.

Биргитта все записала. Закончив разговор, принесла из гаража свою лучшую сумку. Вечером обсудила со Стаффаном свое решение. Если он и удивился, то постарался не показать виду. С его точки зрения, лучше общества Карин ничего не придумаешь.

— Я думал об этом, — сказал он. — Когда ты упомянула, что Карин едет в Китай. То есть для меня это не такая уж неожиданность. А доктор что говорит?

— Говорит, езжайте!

— Тогда и я скажу так же. Только детей предупреди, чтобы не волновались.

Она позвонила детям в тот же вечер, всем по очереди, тем троим, с кем могла связаться. Сомнения высказал лишь Давид. Так далеко, так вдруг? Она успокоила сына, сообщив, с кем едет и что врачи ничуть не возражают.

Потом она разыскала карту и вместе со Стаффаном нашла отель «Дун Фан», где они с Карин остановятся.

— Завидую тебе, — неожиданно сказал Стаффан. — Хоть ты была в юности «китаянкой», а я всего-навсего пугливым либералом, верившим в более спокойные общественные перемены, тем не менее я мечтал побывать там. Не вообще в стране, а именно в Пекине. Мне кажется, мир оттуда выглядит иначе, не как из моего поезда в Альвесту и Несшё.

— Представь себе, будто посылаешь меня на разведку. Потом мы вместе махнем туда летом, когда нет песчаных бурь.

Предотъездные дни прошли в растущем ожидании. Когда Карин Виман улетала из Каструпа, Биргитта тоже была там, забирала заказанный билет. Они попрощались в зале отлетов.

— Может, и хорошо, что мы летим в разные дни, — сказала Карин. — Поскольку я важная персона на конгрессе, меня вознаграждают удобством перелета. Не очень-то приятно лететь в одном самолете, но в разных классах.

— Я в такой горячке, что в случае чего и в товарном вагоне поехала бы. Обещаешь встретить меня?

— Конечно.

Вечером, когда Карин уже наверняка была на пути в Пекин, Биргитта Руслин разбирала содержимое одного из картонных ящиков в гараже. И на самом дне нашла то, что искала: старый захватанный экземпляр цитатника Мао. На внутренней стороне красной пластиковой обложки написанная ее рукой дата: 19 апреля 1966 г.

Я тогда была совсем девчонка, подумала она. Невинность почти во всех отношениях. Единственный раз переспала с парнем, с Туре из Борстахусена, он мечтал стать экзистенциалистом и огорчался, что борода у него растет плохо. С ним я лишилась невинности в холодном летнем домишке, пропахшем плесенью. Помню только, что он был невыносимо неловок. Неловкость потом разрослась до такой степени, что мы поспешно расстались и никогда больше не смотрели друг другу в глаза. Что он говорил обо мне своим товарищам, мне до сих пор интересно. А что я сама говорила своим товаркам, не помню. Но такую же важность имела политическая невинность. Потом пришла «красная буря» и захлестнула меня. Хотя я так и не доросла до тех знаний о мире, какие получала. После бунтарского периода я спряталась. И не сумела разобраться, почему дала заманить себя в эту чуть ли не религиозную секту. Карин примкнула к левой партии. Сама я — к «Международной амнистии», а теперь вообще нигде не состою.

Она села на автомобильные шины, полистала красную книжечку. Между страницами обнаружилась фотография. Она и Карин Виман. Сразу вспомнилась история снимка. Они втиснулись в кабинку фотоавтомата на лундском вокзале — инициатива, как всегда, принадлежала Карин, — бросили монеты в прорезь и дождались, что получится. Глядя сейчас на это фото, она громко расхохоталась и вместе с тем испугалась дистанции. Все это осталось далеко-далеко позади, почти невозможно представить себе путь, пройденный с тех пор.

Холодный ветер, подумала она. Старость подкрадывается, уже в затылок дышит. Она сунула цитатник в карман и ушла из гаража. Стаффан успел вернуться. Она села напротив него за кухонный стол и смотрела, как он ест приготовленный ею обед.

— Ну как, красный охранник, готова? — спросил он.

— Только что достала свою красную книжечку.

— Пряные травки, — сказал он. — Если хочешь сделать мне подарок, привези пряные травки. Мне всегда казалось, что в Китае запахи и вкусы совершенно необыкновенные.

— А еще что?

— Тебя самое, здоровую и веселую.

— Пожалуй, это я могу обещать.

Назавтра он предложил отвезти ее в Копенгаген. Но она удовольствовалась тем, что муж подбросил ее до вокзала. Ночью ее одолевало предотъездное возбуждение, она то и дело вставала, пила воду. По телетексту следила за развитием событий в Худиксвалле. Фактов о Ларсе Эрике Вальфридссоне всплывало все больше, но ни слова о том, почему, собственно, полиция заподозрила его в массовом убийстве. Нервозность по поводу того, что он сумел покончить с собой, уже добралась до риксдага в форме резкого запроса министру юстиции. Единственный, кто по-прежнему держался спокойно, был Робертссон, к которому она проникалась все большим уважением. Он настаивал, что расследование продолжится своим чередом, хотя подозреваемый и мертв. Однако начал намекать, что полиция разрабатывает и другие версий, о которых он говорить не может.

Это мой китаец, думала она. Моя красная ленточка.

Несколько раз ее охватывало искушение позвонить Виви Сундберг, поговорить с ней. Но звонить она не стала. Сейчас куда важнее предстоящее путешествие.

Погожим зимним днем Стаффан Руслин отвез жену на вокзал и, когда поезд тронулся, помахал на прощание. В Каструпе она без затруднений зарегистрировалась, получила, как и хотела, места возле прохода — и до Хельсинки, и до Пекина. Когда самолет оторвался от земли, это движение как бы отомкнуло в ней какой-то замок, и она улыбнулась сидящему рядом старому финну. Потом закрыла глаза, до Хельсинки отказалась от еды и питья и стала вновь вспоминать время, когда Китай был ее земным и желанным раем. Удивительно, какими до ужаса наивными были многие ее представления, вроде того, что шведское общество в нужную минуту с готовностью восстанет против господствующего порядка. Неужели она всерьез в это верила? Или просто участвовала в игре?

Биргитте Руслин вспомнился лагерь летом 1969-го в Норвегии, куда ее и Карин пригласили норвежские товарищи. Все было ужасно таинственно. Никто не знал, где будет устроен лагерь. Участников — никто опять же ничего не знал о других — снабдили псевдонимами. Чтобы еще больше запутать постоянно бдительного классового врага, при назначении псевдонимов вдобавок и пол меняли. Она до сих пор не забыла, что ее звали тогда Альфредом. Ей сообщили, что надо автобусом ехать в сторону Конгсберга. И сойти на определенной остановке. Там ее встретят. Под проливным дождем она стояла на безлюдной остановке и старалась думать, что вот теперь должна с революционным терпением подавить противоречие между дождем и собственным настроением. Наконец рядом остановился автофургон. За рулем сидел молодой парень, который представился как Лиза и пригласил ее в кабину. Лагерь располагался на заросшем поле, палатки стояли рядами, ей удалось путем обмена местами попасть в ту же палатку, где поселилась Карин Виман (ее звали Стуре), и каждое утро они делали гимнастику под сенью развевающихся красных флагов. Всю эту лагерную неделю Биргитта жила в постоянном напряжении — как бы не попасть впросак, не сказать что-нибудь невпопад, не выставить себя контрреволюционеркой. И вот настал решающий миг, когда она от страха чуть в обморок не упала: однажды ее попросили встать, представиться, конечно же под именем Альфред, и рассказать, чем она занимается в гражданской жизни, каковая скрывала тот факт, что на самом деле она непоколебимо идет по пути профессионального революционера. Но она справилась, не провалилась, а в довершение триумфа Кайса, высокий тридцатилетний парень с татуировками, одобрительно похлопал ее по плечу.