Книга Приключения Кавалера и Клея - Майкл Чабон

Едва только Дизи и кузены вошли в дом, привратник указал им на Дали, стоящего в танцевальном зале сразу за вестибюлем. Дали был облачен в костюм для глубоководного погружения, дополненный комбинезоном из прорезиненного брезента и шаровидным латунным шлемом. Эффектная женщина, которую Дизи определил как Галу Дали, преданно стояла под боком у супруга в пустом помещении вместе с еще двумя-тремя людьми — либо слишком упрямыми, либо слишком подобострастными, либо просто достаточно глухими, чтобы не обращать внимания на невыносимый кашляющий рокот здоровенного воздушного насоса с бензиновым приводом, к которому куском резинового шланга был присоединен Мастер. «Ни одна живая душа на вечеринке, — как Кан написал в „Нью-Йоркер“, — не проявила излишней невоспитанности и не поинтересовалась у Дали, что он под подобным обмундированием разумеет. Большинство воспринимало водолазный костюм либо как аллюзию на мрачный бентос человеческого бессознательного, либо на аттракцион „Сон Венеры“, который, как всем известно, щеголял целым косяком живых девиц, наряженных русалками и в полуголом виде плавающих в резервуаре. Впрочем, даже если бы подобный вопрос был задан. Дали сквозь свой водолазный шлем его при всем желании услышать бы не смог».

— Но это ничего, — радостно продолжил Муму, — нам всем тут очень даже уютно. Прошу, прошу. Комиксы, не так ли? Волшебная штука. Просто чудесная. Обожаю. Регулярный читатель. Положительно горячий поклонник.

Сэмми просиял. А Муму скинул с шеи бисерный ремешок и вручил Джо фотоаппарат.

— Почту за честь, если вы сделаете мою фотографию, — сказал он.

— Извините? Простите?

— Сделайте мой снимок. Вот этим фотоаппаратом. — Муму взглянул на Дизи. — Он говорит по-английски?

— В своем роде. Мистер Кавалер из Праги.

— Прекрасно! Тогда вы просто должны! У меня определенный дефицит чешских впечатлений.

Дизи кивнул Джо. Тот поднял видоискатель к левому глазу и взял в рамку большую, полоумно-младенческую физиономию Дылды Муму. Муму тут же состроил там трезвое, почти бессмысленное выражение, но глаза его засияли от удовольствия. Джо еще ни разу в жизни с такой легкостью не делал кого-то счастливым.

— Как мне его фокусировать? — спросил Джо, опуская фотоаппарат.

— Насчет этого не беспокойтесь. Просто посмотрите на меня и нажмите вон на тот рычажок. Ваше сознание довершит остальное.

— Мое сознание. — Джо быстро щелкнул хозяина вечеринки и вернул ему фотоаппарат. — Эта камера… — Он поискал слово на английском. — Она телепатична.

— Все камеры таковы, — снисходительно сказал Дылда Муму. — Меня уже сфотографировали семь тысяч… сто восемнадцать… людей, и все вот этим самым фотоаппаратом, но уверяю вас, вы не найдете двух схожих портретов. — Он вручил камеру Сэмми, и черты его лица, словно проштампованные машиной, снова образовали ту же самую мясистую счастливую маску. Сэмми щелкнул рычажком. — Чем еще можно объяснить эту бесконечную вариацию, как не интерференцией волн, эмалируемых сознанием фотографа?

Джо не знал, как на это ответить, но понял, что ответ ожидается. Лишь когда интенсивность ожидания хозяина вечеринки выросла до предела, он наконец-то понял, каким должен быть ответ.

— Ничем, — уверенно сказал Джо.

Вид у Дылды Муму тут же сделался предельно обрадованный. Одной рукой он обнял за плечи Сэмми, другой Джо, после чего, с изрядным количеством толчков и извинений, сумел устроить им экскурсию по непосредственному соседству, представляя кузенов всевозможным художникам, писателям и прочим держателям коктейлей. Каждую очередную персону Муму, даже не пытаясь остановиться и как-то организовать свои мысли, снабжал миниатюрным жизнеописанием, главными пунктам в котором были труды, половая жизнь и семейные связи данной творческой личности.

— …ее сестра замужем за Рузвельтом — только не спрашивайте за которым… ну, «Искусство и Агон» вы наверняка видели… она стоит как раз под одной из картин своего бывшего мужа… получил публичную пощечину от Сикейроса…

Большинство имен ни о чем Джо не говорили, но он все же узнал композитора Реймонда Скотта, который недавно произвел шумиху с целым рядом головоломных псевдоджазовых поп-мотивов, предельно причудливых и какофоничных. Как раз давеча, когда Джо случилось заглянуть в «Ипподром-радио», там, по магазинной системе общественного оповещения, играли «Вчерашние мысли и еще страннее», новую пластинку Скотта. Сам же композитор сидел на постоянной диете из пластинок Луи Армстронга на переносном граммофоне «Ар-Си-Эй», одновременно объясняя, что он имел в виду, упомянув о Сачмо как об Эйнштейне блюза. По мере того, как из обтянутого тканью динамика выпрыгивали ноты, Скотт указывал на них, словно бы иллюстрируя свои слова. Одну ноту он даже попытался схватить. Чтобы успешнее соперничать с идущими повсюду вокруг него куда менее важными разговорами, композитор постоянно прибавлял громкость своего граммофона. Под гигантским цереусом обнаружилась молодая художница по имени Лорен Макайвер, чьими лучистыми полотнами Джо наслаждался в галерее Анри Матисса. Высокая, на взгляд Джо слишком худая, но буквально светящаяся специфически нью-йоркской красотой — яркой, напряженной, стильной — девушка болтала с высокой, эффектной красоткой арийского типа, прижимавшей к себе грудного младенца.

— Мисс Юта Хаген, — объяснил Муму. — Замужем за Хосе Феррером, он где-то поблизости. Они делают «Тетку Чарлея».

Женщины протянули ладони. Веки Лорен Макайвер были в тенях, а губы выкрашены удивительной светло-шоколадной помадой.

— Эти джентльмены делают комиксы, — сообщил им Муму. — Приключения одного малого по имени Эскапёр. В форменном костюме. Здоровенный детина. Тупая физиономия.

— Эскапист, — сказала Лорен Макайвер, и лицо ее вспыхнуло. — Ах, я его обожаю.

— Правда? — дружно гаркнули Сэмми и Джо.

— Такой человек в маске, которому нравится, чтобы его веревками связывали?

Мисс Хаген рассмеялась.

— Звучит пикантно.

— На самом деле вполне сюрреально, — сказал Дылда Муму.

— Сюрреально — это хорошо? — шепотом спросил Сэмми у Джо. Тот кивнул. — Я просто на всякий случай.

Они пробрались мимо еще немалого числа снабженных миниатюрными жизнеописаниями держателей коктейлей, а также мимо нескольких настоящих сюрреалистов, подобных изюминкам в пудинге. По большей части эти малые представлялись порой до трезвости серьезной компанией. Они носили темные костюмы с жилетами и солидными галстуками. Большинство казались американцами — Питер Блюме, Эдвин Дикинсон, а также стеснительный, церемонный малый по имени Джозеф Корнелл, — излучавшими ауру строгой, стальной неподкупности настоящих янки, которая, точно пригород, окружала их внутренний Пандемониум. Джо пытался сохранять в памяти все имена, но по-прежнему не был уверен, кто из них Чарлей или что Юта Хаген сделала своей тетке.

В дальнем конце библиотеки немало мужчин собрались в непрерывно толкающийся плотный кружок вокруг очень хорошенькой, очень молодой женщины, которая, судя по всему, орала во весь голос. Вообще-то Джо не понимал, про что она им такое рассказывает, но это казалось историей, очень слабо связанной с ее собственным мнением — девушка одновременно краснела и ухмылялась. Зато ее рассказ совершенно точно закончился словом «хуй». Девушка буквально вцепилась в это слово, вытягивая его в несколько раз против обычной длины. Затем она обернула себя двумя большими петлями получившегося и, точно в роскошной шали, стала в них нежиться.