Книга Золото гетмана - Виталий Гладкий

– Опять Пластуновский курень Гусака бунтует, – оскалился войсковой писарь, втягивая голову в плечи. – Ребелия… – тихо буркнул себе под нос.

Он был урожденным шляхтичем и в Кош попал благодаря каким-то тайным и нелицеприятным обстоятельствам своей жизни. Писарь был неизменным попутчиком и войсковым товарищем Гордиенко с давних пор. Они вместе пошли за Мазепой, потом воевали под рукой Орлика против царя Петра и наконец возглавили Олешковскую Сечь.

– Я так и знал, что калга-султан втянет нас в какую-нибудь темную историю, – молвил шафарь[114]; он был самым старым из всех собравшихся и, пожалуй, самым мудрым. – Басурман проклятый…

– Надо было послушать Гусака! – брякнул войсковой есаул, не отличающийся особым умом; он стал старшиной только благодаря своим боевым заслугам. И тут же потупился, потому что Кость Гордиенко бросил на него свирепый взгляд, не предвещающий ничего хорошего.

В декабре месяце калга-султан прибыл в Сечь и велел кошевому атаману Гордиенко собрать отряд в количестве 2000 сабель и двинуться вместе с ним на Буджак усмирять мурз, которые якобы злоумышляют против нового крымского хана Менгли-Гирея. Куренной Гусак, похоже, почуяв неладное, вместе с бывшим кошевым атаманом Иваном Малашенко устроил бучу. Он потребовал, чтобы калга-салтан представил от хана ярлык на этот поход.

Но Кость Гордиенко, который терпеть не мог атамана Пластуновского куреня, а тем более, Малашенко, считал его гораздо хитрее прямолинейного Гусака, не внял разумным доводам, и сечевики пошли воевать против Белгородской орды. Однако спустя какое-то время оказалось, что это калга-султан восстал против Менгли-Гирея. Весной в Буджак прибыл сам хан с большим войском, и, захватив калгу-салтана, отправил его в Стамбул на смертную казнь. А полторы тысячи плененных запорожцев, отобрав у них оружие, велел продать в неволю на галеры.

– Что будем делать, Карп? – спросил Гордиенко у кряжистого седоусого запорожца, сидевшего с краю стола.

Карп Сидоренко, единственный из присутствующих, не занимал никакой должности. Но, как бывший кошевой атаман, пользовался большим влиянием на казаков благодаря своему открытому, незлобивому характеру и потрясающей отваге. Карп был одним из тех, кто утверждал, что лучше ходить под татарами, нежели копать каналы в Петербурге. Он считался наравне с Гордиенко основателем Олешковской Сечи и был единомышленником кошевого.

– Выйдем к народу, – сурово ответил Сидоренко. – Ты же знаешь наши законы. Иначе нас вынесут… вперед ногами.

Побледневший Кость Гордиенко набрал в грудь побольше воздуха, будто перед нырком в воду, и сказал:

– Тогда есаул бери клейноды – и на майдан…

Площадь кипела. Казаков было меньше, чем обычно – сказывалось отсутствие тех, кто ушел с калгой-салтаном, но за то время, пока они воевали, в Кош приняли больше двух сотен беглых из Правобережной Украины. Там происходили трагические события, жертвой которых стали казацкие вольности. Поляки, захватив Правобережье, запрещали даже упоминания о казачестве и превращали людей в крепостных. Как воронье налетели на Украину потомки польских господ и магнатов, которые во время восстания Богдана Хмельницкого и борьбы с Дорошенко или погибли от казацких сабель, или сбежали.

Вслед за крупными хищниками – господами, на Правобережье проникла и мелочь – деловые люди разных национальностей, которые были не менее корыстолюбивы, хитры и жестоки, чем их польские покровители. Снова появились аренды шинков, речек, озер и перевозов, а чтобы держать крестьян в покорности, шляхта, как и сто лет назад, стала заводить надворные роты казаков.

При появлении есаула, который начал выносить на майдан клейноды (войсковое знамя и бунчуки), толпа немного притихла; старинные боевые регалии вызывали у казаков священный трепет – не меньший, чем при виде церковных икон. Установив на специальной подставке сечевую хоругвь, есаул встал рядом, словно врос в землю, положив руку на эфес сабли. Хоругвь была малинового цвета. На ее лицевой стороне был изображен архангел Михаил, а на оборотной – белый крест, окруженный небесными светилами.

Наконец появились и старшины во главе с кошевым атаманом Костем Гордиенко; в знак уважения к товариществу они сняли шапки. Несмотря на бедственное положение Коша, изгнанного из собственных земель, атаман старался выдерживать все старинные ритуалы запорожского казачества. В руках у кошевого была булава – знак его власти, судья нес большую войсковую печать, писарь вышел с серебряной чернильницей, а шафарь – со шкатулкой для сбора податей.

Заняв свое место под бунчуком и осенив себя крестным знамением, Гордиенко вместе со старшиной поклонился на все четыре стороны и сказал:

– Панове молодцы! Славное войско запорожское и Кош днепровский и Кош морской! Какая причина побудила вас, паны-товарищи, собрать раду?

– А то ты не знаешь! – закричали самые горячие.

– Такая беда, наших товарищей в каторгу сдали, а он дурня строит!

– Это твоя вина, что мы под басурман легли!

– Кошевого – геть!

– Уж вы войскового хлеба наелись, сучьи дети, пора и честь знать!

– Долой!..

Толпа распалилась не на шутку. Привычный к таким бурным порывам казачьей вольницы, Гордиенко терпеливо ждал, опустив голову с покаянным видом. Теперь была лишь одна надежда – на Карпа Сидоренко, который мог одним словом утихомирить буянов. Но старый кошевой чего-то выжидал. Он стоял в стороне от старшин и хмурил седые кустистые брови. Сидоренко чувствовал, что весь этот сыр-бор зашумел неспроста. Праведный гнев сечевиков явно направляла чья-то твердая рука.

Ответ пришел очень скоро. Вперед выступил Иван Малашенко и, возвысив голос, сказал:

– Тихо, панове! Дайте слово молвить!

– А говори, говори… – раздалось с разных сторон.

– Пусть скажет…

Казаки притихли и Малашенко начал свою речь:

– А скажите, паны-товарищи, не предупреждал ли я с куренным Гусаком, что калге-салтану нельзя верить?

– Предупреждали! А как же, предупреждали! – раздалось дружное.

– И кто нам рты затыкал, кто сулил всем вам золотые горы в том походе?

– Кошевой! Атаман!

– А теперь он сидит в своей канцелярии и носа не кажет. Молчит. Кто же наших товарищей из неволи будет выручать, если кошевому до этой беды дела нету?

– Заелся, собака! Паном стал! Геть!

– Гнать его в три шеи!

– Клади булаву, антихрист!

– Булаву-у-у!..

Толпа снова заволновалась, пришла в движение; шум нарастал, словно на море начался шторм и где-то рядом ударил прибой. Гордиенко с надеждой бросил быстрый взгляд исподлобья на Карпа Сидоренко, но тот лишь сурово сдвинул брови и отрицательно покрутил головой – ничего нельзя сделать: поздно.