Книга Орден для поводыря - Андрей Дай

Потом, при другом уже Хозяине, об отделении Сибири никто и не заикался. На нефтедолларах бюджет страны держался. Или, если переводить в термины самого начала двадцать первого века, – российская экономическая и энергетическая безопасность. А кто с госбезопасностью шутит, тот у нас спокойно и счастливо не живет.

Видно, сейчас, во второй половине девятнадцатого века, забавляться всякими экзотическими идеями еще можно. Если без экстремизма, конечно. Кружки там всякие собирать, обмениваться мыслями. А вот прокламации сочинять не стоит. Во-первых, их мало кто прочитает – грамотных один из шести. А во-вторых, жандармы сразу оживляются. Листовка с всякими воззваниями – это у нас что?! Правильно! Документ! А к документообороту в империи отношение трогательное. Можно сказать, нежное. И неуставные призывы оскорбляют чувствительные души чиновников Третьего отделения.

Вот и Потанин, в той, другой, уже безвозвратно мной перекореженной истории обжегся как раз на прокламации. Что-то написал и кому-то дал почитать. Тот другому, другой третьему… Так куда надо послание и дошло. Бывший министр юстиции, граф Панин, как услышал – аж затрясся весь. У него доля малая есть в Восточно-Сибирских золотых приисках, а тут отобрать и переделить призывают. Вот и поехали господа областники – Потанин, его первый апостол Ядринцев и некто Колосов, выпускник кадетского училища, – сначала в омскую гауптвахту, потом на суд в столицу. Всего было арестовано и каким-либо образом наказано более сорока человек. Сенатские слушания по этому делу закончились только в 1876 году… Поехали революционеры к берегам студеного Белого моря, в Архангельск, в ссылку.

Правда, ненадолго. Потанин даже книгу в тюрьме дописать не успел. Никто этакие-то забавные обвинения всерьез не воспринимал. Подумаешь, отделиться призывал. Делов-то. Кого он тут отделять будет? Три деревни в шесть рядов, миллион квадратных верст непроходимых болот и тайги и два улуса киргизов с татарами? Так одного казачьего полка хватит, чтобы обратно вернуть. Полковник Черняев вон двумя тысячами солдат все Кокандское ханство на уши поставил…

В общем, простить не простили, но на заметку взяли. Очень уж штаб-офицерам Генерального штаба нужен был господин Потанин. В правильные места умел попасть и, как отставной офицер, самое важное высмотреть. А что не увидит – у туземцев в состоянии выспросить, ибо языки знает. Да и вообще. Исследовать закоулки Сибири и Средней Азии кто-то же должен. Чай, господ гвардейских офицеров за Урал и калачом не заманишь. Им и в Санкт-Петербурге хорошо.

А уже много позже, в 1919 году, Григория Николаевича Потанина колчаковское правительство награждает титулом «Почетный житель Сибири» с пенсией в три раза большей, чем жалованье министра. И он снова взялся за прокламации. Только теперь уже правильные: «К оружию, граждане!!! Банды большевиков у ворот!!!» «Если проекты Ленина осуществятся, – писал этот член географического общества, – русская жизнь снова очутится в железных тисках. В ней не найдется места ни для самостоятельности отдельных личностей, ни для самостоятельности общественных организаций…» А ведь вождь мирового пролетариата за что-то Потанина ценил, чем и спас ему жизнь, когда Сибирская республика приказала долго жить…

И теперь мне втюхивают этого исследователя, что здорово похоже на мину замедленного действия. Бабахнет обязательно, только когда – неизвестно. Так же как неизвестно, что мне с таким подарком делать. Отправить на смену князю Кострову в Чуйскую степь и молиться, чтобы он и там не натворил чего-нибудь этакого?

Ну да ладно. Пристрою, поди, куда-нибудь. Тем более что, если правильно помню, ближайший сподвижник этого Потанина, господин Ядринцев, был… ой, что это я, есть – яростный защитник идеи Сибирского университета. Значит, энергию этого-то я смогу в мирное русло направить.

Остается последний вопрос: зачем Дюгамелю это надо? Генерал-губернатор не выглядит глупым человеком и наверняка знает и о петербургских «приключениях» Потанина, и о его идеях. И как я должен это воспринимать? Как попытку этакой-то «свиньей» получить рычаг воздействия на молодого, шустрого и малопонятного дружбой с жандармами чиновника? Так тут палка о двух концах. Я-то всегда могу сослаться на начальство, навязавшее мне заговорщика, а вот как из этой ситуации станет выходить Александр свет Осипович?

Есть, правда, еще один вариант. А что, если «мина» заложена не под меня, а под будущего наместника? Что, если наш дипломат намерен перебраться в столицу? Ходили слухи, что государь был весьма недоволен попустительством генерал-лейтенанта неожиданной общественной поддержке какого-то ссыльного. Михайлова какого-то. Карбышев даже говорил, что генерал-губернатору пришлось посетить Александра Второго лично, чтобы оправдаться. Если что-то подобное случится и с преемником, сенатор Дюгамель будет выглядеть в глазах царя куда как лучше.

Но в этом случае Александр Осипович должен, просто обязан как-то подсластить эту пилюлю. Закон жанра, знаете ли. Полити́к. Делая гадость, нужно непременно улыбаться…

Мои предположения подтвердились уже вечером следующего дня, во время бала в честь помолвки цесаревича с датской принцессой Дагмарой.

Нужно сказать, что я, со своей новой шпагой, пользовался на балу повышенным вниманием. В первую очередь, конечно, из-за того, что вообще явился с оружием, и уже потом – благодаря яркому цвету орденского темляка. У того же Фрезе на мундире присутствовали ордена и Станислава, и Анны, и даже Владимира – все рангом куда выше моей несчастной «клюковки». Только ее, мою ненаглядную, дают за воинские подвиги, а свои звезды горный начальник получил, исправно делясь награбленным из государевых карманов.

Тем более что в Барнаул с генерал-губернатором прибыло достаточно много армейских офицеров, и их уважительное отношение к моему значку на эфесе вольно или невольно передалось и остальным.

– …да и можно ли не желать счастья и благословения Божия, – между тем вещал Дюгамель, открывая бал, – такой любезной чете, как наш цесаревич Николай Александрович и возлюбленная его невеста. Первый и телом благолепен, и душою благосветел, как ясный месяц; а последняя, как я слышал, прекрасна лицом и сердцем, как и заключено в имени ее, кое с датского языка переводится – «утренняя звезда».

Фон Фелькерзам первым принялся отбивать ладони в аплодисментах. А там и остальные охотно, даже с каким-то яростным энтузиазмом подхватили.

– Однако же соединение двух дорогих нам сердец – не единственная радость сегодня. Как нельзя вовремя, буквально днями, получил я подтверждение высочайшего благоволения к трудам здесь присутствующего и хорошо нам всем известного томского гражданского губернатора…

Толпа зашумела. Фрезе вскинул брови и оглянулся на меня через левое плечо.

– Да-да, господа! Я не оговорился! Высочайшим манифестом велено мне было объявить о том, что с двадцать первого ноября сего года, в честь Введения Пресвятой Богородицы, действительный статский советник Герман Густавович Лерхе назначается губернатором Томской губернии…

Неожиданно громко барон рявкнул «ура». Несколько офицеров и дворян, не посвященных в нюансы отношений сибирских начальников, его поддержали. Но, в общем, приветствие вышло не слишком громкое и дружное.