Книга По агентурным данным - Фридрих Незнанский

Отважные женщины обнаружили в лесу тайник с оружием, принадлежащий Зингеру и Домбровски.

Но Рудольф Зингер выследил их. Он убил Марию и попытался скрыться, сбежать из села. Отважная Оксана с криком: «Стоять, фашистская нечисть!» — бросилась ему наперерез.

Силы были не равны, злодей убил девушку. Бандиты, приспешники Курта Домбровски, заняли село. Но Кузьма Шмаков сумел сообщить куда следует о коварных замыслах фашистских недобитков. Вражье логово было растоптано сапогами красноармейцев.

Кузьма Шмаков погиб в бою смертью храбрых.

Сейчас мы пройдем к монументу, который увековечил подвиг простых крестьян, мирных жителей, не испугавшихся вооруженных до зубов диверсантов.

Мужчина в сером растерялся: американец слушал экскурсовода и старел на глазах. Сейчас ему было все шестьдесят. Мальчик крепко держал его за руку, с тревогой смотрел на заблестевшие влагой глаза.

— Макс, ты в порядке? — тихо спросил он. Тот кивнул.

Толпа потянулась за экскурсоводом к памятнику.

— Все так и было? — тихо спросил мальчик.

— Нет, Алекс. Все было куда страшнее.

СЕНТЯБРЬ 1979, Венеция

Венецианский кинофестиваль подошел к концу. Зал был полон, сверкал бриллиантами умопомрачительно красивых женщин, сиял белозубыми улыбками знаменитых мужчин.

Шла церемония вручения наград; ведущие — известный американский актер и не менее известная итальянская актриса — объявляли номинации. Явным фаворитом фестиваля был американский фильм о вьетнамской войне, об искалеченных судьбах простых американских парней, о судьбах их девушек, о товариществе, об утратах, о познании человеком самого себя.

Олег Иванович Сташевич, маститый советский кинорежиссер, лауреат Государственной премии, который привез на фестиваль свою эпическую киноленту, снятую по не менее эпическому роману русского классика, посмотрел этот бесхитростный американский фильм несколько раз. Фильм потряс его своей страшной и горькой правдой, перед которой все великолепие его картины, вся ее масштабность и грандиозность рассыпались в прах. Это чувство потрясения и. зависти что ли, не покидало его все эти дни. Он ехал на фестиваль в расчете получить главный приз, и отчетливо понимал, что награда достанется другому.

Конечно, в отечественной прессе буду писать о низком профессиональном уровне и предвзятости жюри, о мелкотравчатости фильма-призера; несколько просоветски настроенных режиссеров или литераторов дадут его фильму самую высокую оценку.

И заслуженно высокую, между прочим. Фильм он сделал отличный, зрители ломились в кинотеатры, залы были переполнены — все это было так. Но он-то знал, что сделал копию литературного произведения, пусть удачную, но копию. Что съемки стоили бешеных денег, что без финансирования и поддержки Минкульта он не смог бы снять и десятой части своей киноэпопеи. Чего стоили одни только массовые сцены!

Тем не менее он гордился картиной, считая ее главным своим достижением. Пока не приехал сюда, в Венецию, и не увидел американскую ленту. Так бывает со светскими львицами, одетыми от-кутюр, увешанными драгоценностями, уверенными в успехе, и оказавшимися вдруг в тени естественного очарования, обаяния, прелести никому дотоле неизвестной «золушки».

— Дамы и господа! — звучал со сцены голос французского композитора. — Приз за лучшую музыку к кинофильму вручается. — он картинно развернул конверт и провозгласил: — Максу Холинеру за музыку к фильму.

Последовало название фильма-фаворита. Это был уже четвертый приз, который вручался создателям киноленты. Что касается Макса Холинера, то, кажется, пару лет тому назад некий американский художник с таким же именем был в турне по Советскому Союзу под патронажем Минкульта. Помнится, он изъявил желание познакомиться с «.известным русским режиссером Олегом Сташевичем», — как сообщили Олегу из министерства.

Но он был занят своей картиной, и вообще не стремился к знакомству с иностранцами, не имевшими отношения к киноиндустрии. Так что принимать гостя пришлось другому режиссеру.

На сцену легко вбежал юношески подтянутый мужчина с коротким ежиком седых волос. На вид лет около сорока, что с высоты своих пятидесяти восьми казалось Сташевичу мальчишеским возрастом. Так вот он какой, Макс Холинер…

Что-то было в этом человеке смутно знакомое, что заставило Олега надеть очки и внимательнее посмотреть на композитора.

— С огромной радостью я поздравляю этого замечательного человека, известного американского художника, который так успешно проявил себя в качестве композитора! — говорил тем временем француз. — Это лишнее подтверждение того, что талантливый человек талантлив во всем!

Когда мистер Холинер взял слово, Сташевич подался вперед так резко, что сидевшая рядом супруга испуганно тронула его за рукав.

— Что с тобой, милый?

— Отстань, Лена, — промычал Олег, не спуская глаз с Холинера.

Макс Холинер. Он вспомнил этот голос! Этот голос принадлежал Максиму Орлову! Но Максим был убит в Дубровицах в сорок пятом году! Такова была, во всяком случае, информация, полученная им в Комитете госбезопасности, когда он занимался судьбой Егора. Да и сам он видел в том последнем их бою залитое кровью лицо

Максима. Видел, как рухнул его товарищ, сраженный пулей Рудольфа Зингера.

Тем не менее голос человека со сцены был поразительно похож на голос из его, Олега, прошлого. От волнения он не слышал ни слова из того, что сказал композитор, вслушиваясь в интонации по-юношески звонкого голоса.

Он следил глазами за тем, как Холинер вернулся в зал и занял свое место рядом с очень похожим на него парнишкой лет пятнадцати. Сын? Наверное. В общем, конечно, никакой это не Максим! Этот парень лет на тринадцать моложе убитого Максима.

Но перед тем как сесть на место, мистер Холинер оглянулся, взглянул прямо на него, Олега Сташевича, улыбнулся ему и сделал непонятное для непосвященных движение пальцами. Этот жест был условным сигналом «чистильщиков» и означал: «срочно нужно поговорить».

Олег едва дождался окончания церемонии, без всяких эмоций прослушал известие о том, что главный приз фестиваля «Золотой лев» достается американской киноленте, слишком поспешно подхватил под руку жену, и ринулся следом за группой американцев, принимавших поздравления, плавно перетекающих в зал, где должен был проходить фуршет.

— Куда ты так спешишь? Это неприлично! — шипела Елена, оглядываясь на сопровождавшего группу советских кинематографистов «иван иваныча», как называли представители творческой интеллигенции людей незримой профессии.

Их «иван иваныч» был лощеным мужчиной лет тридцати пяти. Он проводил Сташевича недобрым, зорким чекистским взглядом.

Олег отыскивал в толпе Холинера, не обращая внимания на столы, уставленные закусками, на официантов, предлагающих бокалы с шампанским.

— Олег, да остановись же! — вскричала Елена, пытаясь занять место у стола, где уже маячил «иван иваныч», обворожительно улыбаясь окружающим его советским кинематографистам.