Книга Жажда смерти - Кирилл Шелестов

Гозданкер перебирал руками и говорил торопливо, немного суетясь.

— Читал, — ответил Лихачев. — Завтра их с собою в Москву беру. Покажу начальству. Вместе кое с какими документами, которые мы здесь нарыли.

Лихачев, напротив, произносил слова отрывисто и словно нехотя. Сейчас он не кривлялся и не ёрничал. Наоборот, держался отстраненно и свысока. Он чувствовал в Гозданкере не то нетерпение, не то страх перед ним, Лихачевым. Словом, какую-то слабость. И умышленно давил на него высокомерием.

— По-моему, это бомба, — поспешно вставил Гозданкер, заглядывая в глаза генералу и стараясь предугадать его реакцию.

— Бомба-то бомба, — проворчал генерал. — Да только без взрывателя.

Не спрашивая у Гозданкера разрешения, он достал сигареты и закурил.

— Почему же без взрывателя? — забеспокоился Гозданкер. — Там очень серьезные преступления вскрываются. Разве не так?

Прежде чем ответить, генерал покосился на него, отпил чаю и стряхнул пепел в изящное фарфоровое блюдце. Гозданкер не нравился Лихачеву. В нем не было надежности. А вот неряшливость была. Кстати, про преступления Храповицкрго Гозданкер и вовсе упомянул зря.

Поступки генерала вообще определялись странной смесью цинического своеволия и идеологических принципов. Работа в КГБ, организации, которой когда-то было позволено все, выработала в нем убеждение, что никакого закона на самом деле не существует. По большому счету, ему было не так уж важно, преступник Храповицкий или нет. За неуплату налогов в России можно было сажать любого. И в президентской администрации, и в правительстве, как было хорошо известно Лихачеву, основную часть зарплаты выдавали в конвертах. Хотя зарплата эта составляла сотую часть доходов тамошних чиновников.

Важно было то, что, по убеждению Лихачева, Храповицкий являлся законченым негодяем. И подлежал наказанию. Гозданкера, кстати, Лихачев тоже считал негодяем. Как и губернатора. Но Гозданкер был все-таки не таким бесстыдным и вызывающим. Природная трусость заставляла его таиться.

— По этим документам Покрышкина надо первого арестовывать, — усмехнувшись, сказал наконец генерал. — Там его подпись есть. А Храповицкого подписи, между прочим, нет. Улавливаете разницу? За Храповицкого его люди бумажки подмахивали. С этим делом, Ефим Соломонович, мы еще ох как намучимся! Очень оно замороченное, это дело.

— Вам ли говорить, Валентин Сергеевич? — льстиво заметил Гозданкер. — Вы и не с такими делами разбирались.

— А я с ним уже разобрался, — невозмутимо отозвался генерал. — Как воровали, сколько воровали. Все знаю. Только ведь я не суд. А меру наказания ему суд будет определять. Тут доказательства нужны. А их как раз и не хватает.

— Как же так? — удивился Гозданкер.

— А так, — наставительно ответил генерал. — Допустим, компания Храповицкого перечисляла деньги другим фирмам. Законным, заметьте себе, фирмам. На основании договоров. За определенные работы. Что эти работы не выполнялись, это наши с вами догадки. Но согласно документам — все делалось как надо. Акты приемки — передачи, отчеты, ведомости, платежные поручения — все в порядке. Дальше. Эти законные фирмы перечисляют деньги третьим, обналичивающим. Тоже по договорам. Обратите внимание, не просто так. Обналичивающие фирмы мы не найдем. Их не существует. Вы это лучше меня знаете, поскольку ваш собственный банк такие фирмы десятками создает.

— Это неправда! — поспешно возразил Гозданкер, завозившись.

— Правда, — отмахнулся Лихачев. — Уж мы-то с вами можем вещи своими именами называть. Так что даже если мы и докажем факт преступления, — например сокрытия налогов или мошенничества, то получается, что преступление это совершено неустановленными лицами. И Храповицкий выходит сухим из воды.

— Что же делать? — всплеснул руками Гозданкер.

— Единственный наш выход, — продолжал генерал, — это доказать, что между всеми директорами Храповицкого существовал преступный сговор. И руководил их действиями непосредственно он. И все участники шайки получали от этого выгоду. То есть что был корыстный умысел. А для этого его директора должны дать на него показания.

— Так, значит, трясти их надо. Директоров-то, — подсказывал Гозданкер. Он даже постучал ложкой по блюдцу, показывая, как надо трясти. Раздался мелкий мелодичный звук. — Чтобы они его выдали.

— Директора его сейчас показаний не дадут, — рассудительно возразил генерал. — Они уверены, что он выкрутится. И их всех вытащит. Они еще опасность не ощутили. Не почуяли. Слишком самодовольные.

— Неужели ни один не сдаст? — недоверчиво посмотрел на генерала Гозданкер. — Так не бывает!

— Один нам не поможет! — отрезал генерал. — Храповицкий скажет: оговор. Прямых улик нет! Никто не видел, как он наличные брал. Нет тому свидетелей. А тот, кто сдаст, еще потом подумает да отопрется. Сменит показания. Прямо в суде. А адвокат будет убеждать, что на подзащитного оказывали давление. Нет, это не вариант. — Генерал помолчал. — Трудное дело, — прибавил он, выпуская кольцо дыма.

Вид у него был такой, словно все это его, Лихачева, особенно не касалось.

— А если самого Храповицкого, а? — свистящим шепотом предложил Гозданкер. — Если самого Храповицкого в камеру сунуть? Он же из себя падишаха корчит. А тут все сразу увидят, что никакой он не великий. Обычный жулик! Испуг, растерянность! Тут вы этих директоров и накроете!

Он старался не показать, как ужасно ему этого хотелось, но заблестевшие враз глаза выдавали его с головой. Тема ареста Храповицкого была для него особой. Генерал взглянул на него и неприязненно улыбнулся.

— Шутите? — отозвался он холодно. — Да меня завтра же за это с должности снимут! За что я его закрою? На каких основаниях? Это же Храповицкий! Главный промышленник губернии. Образцовый руководитель! Флагман индустрии! Мы только пальцем пошевелили, а какой переполох поднялся! Ну, подумаешь, обыск им устроили? Кого не обыскивали? Вас, что ли? А газеты только об этом и пишут, прокуратура протесты вносит! Все первые люди мне телефоны обрывают! Что ты творишь? Опомнись! Чего я только не выслушал. Про грубый наезд! Про передел собственности! Угрозы, шантаж. Это вы здесь сидите тише воды, ниже травы. А воюю-то я!

Генерал посмотрел на Гозданкера так, что тот невольно съежился.

— Все изъятое барахло все равно придется возвращать, — уже спокойнее закончил генерал. — Молитесь, чтобы мои специалисты успели к тому времени коды на их компьютерах взломать! Нет, Ефим Соломонович. Храповицкого арестовывать — чистое самоубийство!

Гозданкер пожевал бороду.

— Но Сырцова-то можно же арестовать? — с надеждой спросил он. — Вы же сами говорили...

— Вот Сырцова как раз и можно, — не стал спорить генерал. — И еще кое-кого можно. Даже нужно. У нас на них добра хватает. Но рано. Слишком рано.

Он покачал головой.

— Не дозрел еще Сырцов. На него сейчас давить надо. Не прямо. А исподволь. Каждый день. Чтобы он себя в петле почувствовал. Чтобы понял, что нет другого спасения, как только Храповицкого сдать. Тут, Ефим Соломонович, тонкий подход нужен. Он же слабый, Сырцов. Психованный. Я давно за ним наблюдаю. Вокруг него надо создать такую атмосферу, специфическую. Слухи распространить, утечку информации организовать. Дескать, под тебя одного копают. Тобой интересуются. А его пока не вызывать. Чтобы он начал нервничать. Ждать. Бояться. Почему же всех дергают, а его, Сырцова, нет? Что они там задумали? И с Храповицким их надо разлучать. Надо внушить ему, что Храповицкий его не защитит. Что он его бросит. Паровозом сделает. Свою шкуру будет спасать. А отвечать будет Сырцов. А когда Сырцов задыхаться начнет, с ума сходить от неизвестности, тут-то его и надо арестовывать! И грубо так. Топорно. Ломать его через колено.