Книга Государь - Александр Мазин

Рогнеда глядела прямо в прищуренные, страшные глаза… Там, в черных зрачках, металось пламя факелов и брызгала кровь на погасший очаг полоцкого кремля. Но Рогнеда больше не боялась.

Бесконечное мгновение… И княжий меч с сухим щелчком вброшен в ножны.

– Роговолтово семя, – полузло-полуодобрительно бросил Владимир.

Разрешил:

– Живи пока!

И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Из Рогнеды будто стержень вынули: упала на лавку и разрыдалась.

Изяслав подошел к матери, положил рядышком легкий детский меч, обнял ласково:

– Не плачь, мама, не плачь! Ничего он тебе не сделает. Он больше не сердится, я почувствовал. А хочешь, я дядю Устаха позову?

Рогнеда вскинулась, обняла мальчика, прижала к себе. Слезы ее вмиг высохли.

– Никого не зови, – прошептала она в пушистую макушку. – Никому ничего не говори. Ты прав. Не тронет он нас. Это он в гневе был. Теперь подумает – и простит. Я ему в ноги упаду… И простит.

Сама не верила, что говорит. И правильно не верила.

Владимир не простил.

И еще: он не видел, что всё это время за ним, Рогнедой и Изяславом наблюдала еще одна пара детских глаз…

Глава вторая. Большой род боярина Серегея

– Стемид! Трувор! Вот радость! – Духарев, как молодой, сбежал навстречу братьям-варягам.

Обнялись.

– А мы тебе сына привезли, – сообщил, улыбаясь, Трувор.

– Добрым воем растет, – похвалил Стемид. – Храбрец. Нерпу с удара брал. И воев убил двоих, вестфольдцев. Стрелами.

– Вы что же, на нурманов ходили? – спросил Духарев. – Ты же, Трувор, вроде с Олавом Трюггвисоном в дружбе?

– Так и есть, – подтвердил Трувор. – Ходил к нему зимой. В силе теперь Трюггвисон. Потом поведаю, о том сказ долгий. А вестфольдцы эти – сами пришли. Чудь пощипать. А Стемид прознал. И поучил воров.

– Куда пришли, там и легли, – подтвердил белозерский князь. – Жаль, взяли на них мало. Сыну твоему на полгривны добра досталось.

– Тоже дело, – одобрил Сергей Иванович. – А где ж сам добытчик?

– Он – с князем уличским, – пояснил Стемид Большой.

– Мы сказали ему: негоже так. Прежде отца следует повидать, а уж потом – великого князя, – добавил Трувор. – Да Артём твой и слушать не стал. Отец, сказал, поймет. Не осерчает.

Тут он был прав. Сердиться на старшего сына Духарев не стал. Пусть формально Илья и считался его названым сыном, но именно Артём привел Илью, тогда еще носившего одно лишь языческое имя: Годун, в род.

Тем более день сегодня особенный: ранним утром приняли Святое Крещение более тысячи присягнувших Владимиру дружинников из тех, что не ходили с ним в Византию. Да еще с полсотни тех, что ходили, но отказались креститься в монастыре Святого Маманта[58], но – передумали.

Такой праздник – самое время представить князю подросшего Илью.

Стемид и Трувор к таинству не поспели. Может, и к лучшему. Духарев не был уверен, что братья вот так, с ходу, согласятся отречься от Перуна.

– Да что я вас на подворье держу! – вспомнил Духарев. – Пожалуйте в дом, гости дорогие! Выпьем, перекусим, поговорим! Чай, есть о чем – год уж как не виделись!

– Есть, есть, – согласился Стемид Большой. – Да и пивка выпить с дороги – не худо…

И словно по сговору, при входе его встретила Лучинка-Евпраксия. С большущим рогом.

Князь белозерский отпил половину, передал рог брату, обтер высиненные усы, похвалил:

– Доброе пиво! А ты кто, красавица?

– Жена Богуслава нашего, – вместо невестки ответил Духарев. – Евпраксия.

– Везуч Богуслав! – усмехнулся Стемид. – И ликом красна, и статью величава, и, – скосив взгляд на большущий живот, – даровита! Храни тебя ваш бог, Евраксия! Муж твой – брат мне, а ты, стало быть, сестра!

Наклонился и поцеловал Лучинку в губы. То же сделал и Трувор, сунув пустой рог холопке. Поцеловал, шепнул негромко: – Богуслав-то – счастлив?

– Да, – тихонько ответила Лучинка. – Матушка сказала: сын будет. Скоро уж.

– Сладислава знает, – уважительно произнес Трувор. – Сама-то боярыня – где?

– С дедкой Рёрехом. Болеет старый.

Вернее было бы сказать: умирает. Лучинка знала это наверняка. Но – не сказала. Трувор и Стемид – Рёреху племянники внучатые. Близкая родня. Пусть покушают с дороги, а уж потом скорбную новость узнают.

Оказалось, однако, что – знают. Сам Рёрех за ними и послал. Сообщил – умирает. Хочет попрощаться. Потому и приехали братья вдвоем. Не к великому князю, как предполагал Сергей Иванович, не по делам торговым, а к нему, Рёреху.

– А я думал – у тебя с Мореной договор, – шутливо проговорил только что возвратившийся домой Духарев, застав своего наставника в постели. Не верилось ему, что Рёрех может заболеть. Ни разу не видел, чтоб его хворь брала. И впрямь казалось: бессмертен старый варяг.

– Не шути, – строго произнес Рёрех. – Хоть ты Морене не кланяешься, а она тебя знает. Часть твоя у нее по-прежнему в залоге.

– Бог оборонит, – ответил Духарев, испытав, впрочем, некоторое беспокойство. Знал, что дед пустых слов не говорит. – А ты давай поправляйся! – Добавил шутливо: – Хорош валяться! Нужен ты, дед, роду моему!

– И без меня справитесь, – серьезно ответил старый варяг. – Не встать мне, репка-сурепка. Кончилось мое время. Новое начинается. И тебе сие ведомо, не болтай зря. Новое. А я – от старого. Вот и ухожу. Ты рот закрой и посиди рядом. Молча.

– Верно ли, что он умирает? – спросил позже Сергей Иванович жену.

Сладислава кивнула. Печально.

– Может, Лучинка поможет?

Набравшаяся восточной лекарской мудрости невестка могла знать то, что неведомо Сладиславе.

– Нет, – покачала головой Слада. – Сам он решил – умирать. Стар он, Сережа, трудно ему.

Духарев знал, что не в старости дело. Вернее, не только в старости. Но – промолчал. Рёрех решил уйти. И не было такого, чтоб старый варяг решил – и не сделал.

Артём и Илья явились уже к самому концу пиршества, устроенного для гостей.

Илья за время, проведенное у князя Стемида, вытянулся, сравнявшись ростом с Артёмом, а в кости был и пошире. Чувствовалось: богатырем растет. А лицо, если не присматриваться, совсем детское. Кожа гладкая, волосы льняные, вьющиеся… Однако если в глаза заглянуть – нет, не ребенок. Отрок.

Отрок и есть. Зимой с князем белозерским за зверем морским ходил. На руме сидел как взрослый воин. Врагов убивал.