Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

вспоминал ряд неудач и — подите ж — вспоминал Валентину. Он увидит ее сегодня. Что-то будет говорить эта женщина сегодня? Временами он кашлял, кашлял глухо, отрывисто и поднимал глаза наверх, не видя, но чувствуя, что мальчик его там и, быть может, один во всей этой массе людей глядит на него с любовью и верою.

А другие?..

«Что мне до других?»

А секретарь продолжал свое утомительное чтение…

Обвинительный акт, — надо отдать честь юному прокурору, — очень ловко сгруппировал все данные, на основании которых похищение Трамбецким денег у отставного полковника являлось как будто правдоподобным. Ревность, неудачная жизнь, любовь к сыну, пистолет, похищение ребенка у матери — все эти обстоятельства были искусно пригнаны на свое место и вместе с подавляющей уликой, — нахождением некоторых из числа похищенных у полковника бумаг в кармане пальто — произвели на большинство присутствующих впечатление далеко не в пользу подсудимого.

Почти у всех сложилось убеждение, что Трамбецкий виноват.

— Его обвинят! — проговорила какая-то дама вполголоса.

— Неужели? — вздохнула Евдокия, все время внимательно слушавшая обвинительный акт.

— Но разве он не украл?

Евдокия сконфузилась и как-то серьезно заметила:

— Мне кажется, этот человек невинен.

Дама пожала плечами.

— Довольно взглянуть на его лицо! — говорила в то же время Анна Петровна. — Не правда ли?

Никольский, к которому она обратилась с вопросом, не отвечал. Он с каким-то любопытством смотрел на Трамбецкого. В первую минуту он обрадовался, что видит его на скамье подсудимых, но прошло несколько времени, и чувство злобной радости мало-помалу пропадало. С удивлением замечал он, что человек, когда-то оскорбивший его, не возбуждал в нем больше злобного чувства.

Евгений Николаевич уверен был, что Трамбецкий невинен, и с любопытством ждал, что станется с этим человеком. Его, вероятно, обвинят.

«Видно, братец ничего не мог сделать!»

При воспоминании о «братце» Евгений Николаевич насупился. Он гнал от себя эти воспоминания, зная, что они приводят его всегда в дурное расположение.

— Глупые, непрактичные люди! — произнес он, как бы отвечая на свои мысли. — Вот хоть бы этот… Трамбецкий… Тоже думал о какой-то правде, а теперь погибает, как ничтожная тварь!

«А братцу?.. Братцу конец известный!» — мелькнуло у него в голове.

Он засмеялся, скверно засмеялся, так что Анна Петровна взглянула на него.

— Что с вами?

— Со мной? Ровно ничего. Я смеюсь, глядя на этого дурака…

— На какого дурака?..

— На подсудимого… Мог быть человеком, а сделался…

— Вы разве его знали?

— Знал. Это, впрочем, было давно…

— Неприятное у него лицо; так и видно, что этот господин готов на всякое преступление.

— Еще бы… Совсем непорядочный человек…

«Не то, что мы с вами!» — мысленно добавил Никольский, с едва заметной насмешкой взглядывая на ее превосходительство.

Обвинительный акт окончился.

— Подсудимый! Не угодно ли будет вам объяснить суду, при каких обстоятельствах к вам попали бумаги, принадлежащие полковнику Гуляеву?

— Я уже несколько раз объяснял следователю.

— Но, быть может, вам будет угодно объяснить это суду. Впрочем, считаю долгом предупредить вас, подсудимый, — от вас вполне зависит отвечать или не отвечать на мой вопрос.

— Отчего же… Я, пожалуй, могу повторить.

И Трамбецкий рассказал известные уже читателю обстоятельства, причем ни единым словом не упомянул о своей несчастной семейной жизни.

— Не можете ли вы объяснить, для какой цели вы приобрели револьвер?

— Я не желаю отвечать на этот вопрос.

Эта манера держать себя еще более усилила дурное впечатление, производимое подсудимым.

— Господин пристав. Пригласите свидетельницу Валентину Трамбецкую.

Склонив хорошенькую головку, словно бы под бременем горя и стыда, медленно приблизилась «добрая малютка» к судьям, подняла на них кроткий страдальческий взор и тотчас в смущении опустила глаза.

Бедняжка! Она казалась совсем беспомощной, подавленной и несчастной — эта маленькая, скромная, изящная женщина с прелестными формами, вся в черном.

Так вот она какая, эта женщина?

В публике заметно было движение. Все с любопытством рассматривали Валентину. Появление ее было для большинства неожиданным и приятным эффектом, значительно возбудившим интерес к судебному представлению. Про Валентину так много говорили, особенно в последнее время. Рассказывали, что она разорила Леонтьева. Зрители ждали, что войдет блестящая, шикарная, развязная барыня, сводящая с ума мужчин, и вдруг вместо того скромное, беспомощное, замечательно хорошенькое божие создание.

Даже старый неудачник — и тот на мгновение, изумился при виде «кроткой малютки», в виде ангела страдания, но это было мгновение. Вслед за ним, он грустно улыбнулся и отвел глаза.

— Бедняжка! — пронеслось между дамами при первом взгляде на Трамбецкую.

— Изящная, прелестная женщина! — передавали шепотом мужчины.

В местах, где сидели почетные посетители, заметно было некоторое оживление. Многие зашевелились на своих местах, засматривая через кресла членов суда на Валентину. Даже его превосходительство, Сергей Александрович Кривский, чуть-чуть вытянул шею, несколько раз взглядывая на хорошенькую свидетельницу, и как-то приосанился.

— Очень… очень пикантная женщина, ваше превосходительство! — шепнул ему на ухо сидевший рядом знакомый военный генерал.

Его превосходительство вдруг сделался серьезен и сквозь зубы процедил: «Не нахожу!» — несколько шокированный фамильярным замечанием военного генерала.

Невольно Валентину сравнивали с мужем. Какой контраст! Угрюмый, мрачный, с лихорадочным взглядом и какой-то загадочной улыбкой, он казался таким злым перед этим симпатичным созданием. Достаточно раз взглянуть на обоих, чтоб искренно пожалеть бедняжку. Общие симпатии были на стороне Валентины.

Ее превосходительство Анна Петровна отвела бинокль и, обратившись к Никольскому, заметила:

— Право, эта Трамбецкая внушает сожаление. Я начинаю даже думать, что муж довел ее до крайности, и она, как женщина, не воспитанная в строгих правилах, бросилась во все тяжкие…

Евгений Николаевич усмехнулся про себя и подумал: «Пока „кроткая малютка“ превосходно ведет роль, как будет дальше?»

Но и дальше Валентина вела роль отлично. На замечание председателя о том, что она может отказаться от свидетельства, Валентина чуть слышно ответила, что она готова исполнить свой долг, надеясь, что ее показания не повредят мужу.

Она рассказала все, что знала по этому делу, вскользь коснулась беспокойного характера мужа и «ужасного недуга», которому он подвержен, и подробно описала сцену, когда муж явился к ней и отнял ребенка. О, это была ужасная сцена! Конечно, она не обвиняет мужа, — он отец; но ведь и она мать.

Во время рассказа Валентина должна была несколько раз останавливаться. Сдержанные рыдания мешали ей говорить, и судебный пристав два раза подавал ей воду. Валентине предложили сесть.

Трамбецкий жадно слушал показание жены и тоскливо взглядывал наверх. К чему она говорит ложь? О господи, неужели она даже и теперь будет продолжать лгать? Ведь там, наверху, сидит Коля…

А мальчик жадно слушал, подперев ручонками свою большую голову, и