Книга Жизня. Рассказы о минувших летах - Константин Иванович Комаров

веселительным. На этой почве у него постоянно происходили распри с Валентиной Ивановной Козенковой, которая ведала хозяйством экспедиции. С утра пораньше между ними возникала перепалка. Марковин рассказывал:

— Ой, Костя! Как они ругались! Крик стоял на весь лагерь!

В числе прочего он ее упрекал:

— Да тебя и любить-то никто не будет, ни один мужик на тебя не позарится!

Словесные выражения соответствовали вагон-ресторанному жизненному опыту оппонента, но я не решаюсь поместить их на бумагу в подлинном виде.

Два сезона практику я проходил у Германа Алексеевича Федорова-Давыдова на раскопках Нового Сарая, Сарая Берке. Почему-то оба раза там не было Володи Дворниченко. Не помню и Н. Малиновскую. Свету Михальченко я узнал, когда она делала доклад на славянском секторе об открытом нами земляночном жилище. Вначале обнаружилось наземное жилище, пол которого был вымощен половинками обожженных кирпичей. На полу лежал скелет с частично порубленными конечностями — след Тамерланова погрома. Рядом валялась керамическая свистулька, и Герман Алексеевич прокомментировал: «Отсвистелся!» Пока заканчивалась расчистка этого жилища, я в углу двора углублялся в какую-то забитую глиной яму. Саша Хорошев подтрунивал:

— Мы уже заканчиваем, а тебе еще копать — не перекопать.

Я отругивался:

— Подожди, вот я у себя кончу, приду и шурфану под тобой, там посмотрим. Дружеская насмешливая и ни к чему не обязывающая болтовня как раз обернулась открытием под жилищем той самой землянки, о которой потом докладывала Света Михальченко. Герман Алексеевич почему-то принял за чистую монету наше зубоскальство и высоко оценил мою некую опытность и прозорливость — понимает. А что я еще мог понимать?

Герман Алексеевич работал тогда начальником отряда Поволжской (точного названия не помню) экспедиции, начальником которой был Алексей Петрович Смирнов, АП в институтском обиходе. С тонким чувством юмора, он был горазд и на разного рода каверзы. Крайнов рассказывал, как однажды, еще до войны, они сидели на каком-то нудном заседании. Разговаривали, курили. АП втихомолку собирал окурки и складывал их в карман Гракову. Граков случайно полез в карман, достал горсть окурков. По характеру необычайно чувствительный даже по пустякам, он сразу же вспылил. А первым на глазах перед ним оказался недоуменно улыбающийся Арциховский. Граков тут же вцепился в него драться. АП при этом ехидно посмеивался. АП был археологом широкого профиля, и Граков иногда с оттенком кокетливого, в сущности уважительного, пренебрежения комментировал: «Ну, этого я не знаю, это к АП, он все знает». В войну по общему порыву АП вступил в знаменитое Московское ополчение и благополучно прошел через все военные невзгоды. В молодости он, видимо, был человеком бойким, гораздым на разные выдумки и проделки. Помню, как однажды во дворе при складе Лина Анатольевна Голубева пристально и ревниво присматривалась к его сыну, скромняге Кириллу, и с явным сожалением заключила: «Нет. Не такой!»

АП по совместительству, но на общественных началах, был еще ученым секретарем ГИМа. Директором музея была старая большевичка Карпова, главным достоинством которой считалось личное знакомство с Лениным. Это обстоятельство помогало решать некоторые затруднительные проблемы, возникавшие в жизнедеятельности музея. Вход в музей тогда был со стороны Красной площади, откуда почти сразу от входа начиналась широкая лестница на 2-й этаж. С правой стороны там стояла большая скульптура Сталина в рост. Кабинет ученого секретаря размещался как раз над входом с окнами на площадь, оставляя некоторую площадку над лестницей. На этом пространстве обычно кучковались свободные от работы девочки-экскурсоводы и оживленно щебетали о нехитрых девичьих проблемах. В этот раз разговор шел о евреях, о еврейском засилье в музее. Здесь в науке не преуспеешь и не продвинешься. Кругом одни евреи — не пропустят, называются некоторые фамилии: Фехнер, например, и др. А дверь в кабинет всегда была открыта, да и была ли там дверь? Надоели! АП выставляет из-за двери свой горбатый нос: «А чем уже вам наша нация не нравится?» Девчонок как ветром сдуло.

В другой раз еврейский вопрос затронул его в министерстве электростанций или строительства электростанций — не важно. Строилась Куйбышевская ГЭС. В зоне затопления должна была работать экспедиция под руководством АП. Финансирование бюрократически затягивалось. АП нервно ходил по коридорам министерства в отчаянии от полной неопределенности и, казалась, безнадежности своего положения. Его увидела и пожалела какая-то женщина, видимо, достаточно влиятельная, и участливо спросила:

— Что это у вас? А, это мы сейчас подпишем.

В готовых бумагах просит его поставить свою подпись.

— Ах, вы уже Смирнов!

АП ей в тон:

— Ну, вы же понимаете, в какое время мы живем!

На практику к Герману Алексеевичу меня сосватал друг Саша Воскресенский, по прозвищу, с моей легкой руки, Хмырь.

С Арбатских детско-юношеских времен ему были свойственны некоторые дворовые хулиганские замашки. Он тогда заканчивал курс МГУ и как ученик АП был многообещающий археолог, к сожалению, несостоявшийся. Алкоголизм. Из-за этого с ним случались разные казусы, опоздания. Николай Яковлевич Мерперт показывал мне телеграммы АП в Чебоксары: «Встречайте студента Воскресенского». Мерперт: «Студент Воскресенский не прибыл». АП: «Пенис с ним, уезжайте одни». Пенис? Телеграфистка насторожилась. Шпионская шифровка? Успокоили — это наш археологический научный термин. Мерперт: «Студент Воскресенский с означенной принадлежностью прибыл».

Однажды отметился телеграммой и бывший в экспедиции Германа Алексеевича Лев Галкин. Поздравляя с днем рождения свою очередную пассию, по профессии художницу, он писал: «Пусть твоя жизнь будет такой же светлой, как твоя палитра». Телеграфистка возмутилась: «Что ты тут пишешь? Слово пАллитра пишется с двумя Л».

Прохождение практики проставлялось в зачетке на кафедре под присмотром Михаила Никаноровича Кислова, по студенчески «Мухоморыча» или просто «Мухомора». Прозвище нисколько не соответствовало его добродушной натуре, но отразило лишь своеобразие его имени-отчества. Оно не носило обидного оттенка и употреблялось как студентами, так и всем профессорско-преподавательским коллективом в качестве некоторой причастности к кафедре и с некоторым удовольствием. Неизменно на своем посту он как бы олицетворял кафедру, внося в ее быт изрядную долю насмешливого юмора. Часто, особенно после экспедиционного сезона, его можно было видеть в кружке студентов. Здесь вспоминались или сочинялись разные смешные или курьезные случаи в прошедших экспедициях, сам Мухомор набрасывал шаржи. Под его карандаш попадали и сами собеседники. Я убежден, что именно здесь возникли знаменитые анекдоты вроде телеграмм Бориса Николаевича Гракова: "Поиздержался на баб,