Книга Ничья - Александра Лимова

из себя совсем не то, что ты думаешь.

Внутри непередаваемый силы взрыв ярости, едва не обрушившей самоконтроль.

Не превзошел ученик учителя, еще и так ошибся обозначив учителю проблему — эмоциональная тишина. Политика и Рэм вещи неотделимые, он умен, чрезвычайно, за одну реплику превратив мой щит в свое оружие. Потому, взяв себя в руки, упала на сидение обратно, чтобы сорвать с лобового регистратор. Есть ли там двойная съемка или нет — не знала. Но я хорошо знала Маркелова.

— Мои слова все еще в силе. — Сухо обозначила улыбнувшемуся Рэму, разведшему руками, приподнимая брови и напоминающему:

— Как видишь, я не вмешиваюсь в твою жизнь.

— Да. Наблюдаешь.

— Ожидаю, — прохладная ирония в глубоком голосе, ставшая выраженной и приобрётшая презрительный оттенок при последующих его словах, — щенок сам все разрушит, это в его стиле. Потому и прошу тебя быть осторожнее. К утру воскресенья вопрос с Ульяной будет решен. Доброй ночи, Софи.

Впервые на моей памяти от Рэма прямое оскорбление кому-либо. Щенок.

Это с хуя ли?

Уж не потому, что понял, что не сожрет и не сможет? Ведь бабла у Марина дохрена, потому купить его невозможно; он не из местного террариума, поэтому взять его в тиски тоже сложно, а окружение у него венценосное, борзое, смелое, и завязаны они все друг с другом ментально плотно, ибо не на меркантильной или взаимовыгодной основе, так что и с этой стороны не прижмешь, не дадут они этого сделать. Доказательства я видела, когда снимала Богдана и Амину и обернувшись к ним узрела, на чем они все сходятся и какие у них отношения, почему именно «ты тщательно фильтруешь окружение?/Очень» и «за этим столом чужих быть не может».

Щенок. Разрушающий, потому что это его стиль? Щенок, забивший ведущую руку отсылками к важным людям, которым пожизненно отдает вечную память, и обозначивший чернилами под кожей собственные переломные моменты, которые прошел в этой еще не отжитой жизни, нехило ему перебавшей уже на старте положенными атрибутами от которых он отрекался, потому что вместе с ними его пичкали чужим вектором, чужой волей, приказами, ошейником… Да, Рэму сложно понять отказ от перспектив, сложно понять отказа причину, они очень разные с Маром и дело далеко не в возрасте. Дело в том, что Мар рушил перспективы, впихуемые папашей, потому что они отдалено напоминали рабство, и он добивался признания его как личности, а не вещи/аксессуара/продолжения. Добивался того, чтобы иметь повод выбить на своем предплечье лотос в запутывающей грубой геометрии, имея втюханное престижное образование, продолженное, вероятно, только из-за того, что вовремя плечом о плечо встал русский русый борзый, которого он не просто так называет братом. С которым сидел в обезьяннике пятнадцать суток, к которому приезжал летом в провинцию, чтобы разделить отцовское наказание на бабушкином огороде, которого сразу по первому тревожному звонку от общего обеспокоившегося друга сумел остановить, чтобы сын дипломата не набедокурил, и предварительно пытался смягчить слом в его амурных делах… а у Рэма никогда не было близких друзей, готовых именно за него впрягаться. За самого Рэма, а не за его деньги и перспективы, таких друзей у него никогда не было, потому что он сам ради другого на такое не способен, всё очень просто… Мар, начавший свое дело, чтобы по финишу образования уйти в кардинально другую отрасль, туда, где он независим и никому ничем не обязан… и такого его, эта прогнившая до остовов мразь, органично вписывающаяся в любое дерьмо, только для того чтобы в конце концов возглавить это дерьмо и править им, называет щенком?.. Мара, которому стало заметно плохо при просмотре видео о моем племяннике, ибо что-то подобное им самим пережито, прожито и не прощено, а Рэм после просмотра этого же видео сухо заключил: «очень энергетически затратно и весьма опасно для здоровья, но если Владимиру нравится, что ж…». Рэм Мара, отрекшегося от перспектив, избравшего себя, свою личность и свои интересы, называет щенком, в стиле которого разрушение?.. Да, ведь таким как Маркелов, подобного никогда не понять.

— Спасибо, Рэм, — вежливо улыбнулась на прощание, выходя из машины с почти непреодолимым желанием всадить ему перо под ребро.

***

Ранним вечером воскресенья в лаунж-баре «фо сизонс» было мало посетителей. По стеклянной сводчатой крыше мерно барабанили капли дождя. Помещение разрезала ненавязчивая фоновая музыка и запах свежих цветов. Я, разглядывая позолоченную арфу недалеко от входа, не глядя на придвинутый по столу Улькой телефон, отпила вина, когда госпожа Малицкая, прищурено глядя на меня, осведомилась:

— Диван, ты к этому лапку приложила?

Не смотрела на ее мобильный, уже зная, что там. Пост с извинениями за урон репутации, как оказалось, нанесенный вбросом от источника-завистницы успеху Малицкой. Завистницы. Впрочем, Маркелов неоднократно говорил о женоподобном поведении Глеба, неудивительно, что пост извинений выставили именно с такой формулировкой.

— Через Рэма. — Гоготнув, торжественно подняла бокал в негласном шутливом тосте, на который Кочерыжкина, сидящая напротив, убито закрыв ладонями лицо, простонала: «господи, блядь!». Фыркнув, с укором посмотрела на лухари-несушку, жестом подозвавшую официанта, явно чтобы заказать у него французской водки и свежевыжатого апельсинового сока для междусобойной элитной отвертки, я примирительно произнесла, — ты так не богохульствуй и патлы передумывай мне рвать, хотя… Улька, — прыснула я, глядя в мрачные зеленые глаза. — Сейчас я скажу то, за что реально готова поплатиться вырванными волосами.

— Погоди, — упредила она, безошибочно точно выказывая мой предположительный заказ подошедшему официанту. Как только он удалился, она, глядя на веселящуюся меня, уточнила, — мне ждать водки, или я смогу пережить сотворенную тобою хуйню до отвертки?

— Не знаю, — честно признала я, подавляя смех. — Пост с извинениями, это еще не все. Чтобы Глеб не надумал дальше постики строчить, ему нашептали, что ты упала на подсос Маркелову, который, мягко говоря, против медийной активности кошака, затрагивающей тебя.

У Кочерыжкиной совершенно по лошадиному вытянулось лицо и абсолютно неэтично отпала челюсть. Выглядела она настолько смешно, что я рассмеялась до слез, а она через секунду громогласно расхохоталась на весь ресторан.

— Он не поверит!.. — с трудом сквозь хохот выдавила она.

— Да у него выхода нет! — ухмыльнулась я, потянувшись через стол, чтобы чокнуться бокалом вина о принесенный ей графин с соком.

— Диван, сто процентов про подсос его мысль была, да? — как только официант удалился, аккуратно убирая выступившие слезы уточнила Малицкая и когда я кивнула, прикрыв глаза,