Книга История русской рок-музыки в эпоху потрясений и перемен - Джоанна Стингрей

пробежали мурашки. На мгновение я увидела себя со стороны, сидящей на палубе балтийского парома в компании направляющихся в Ленинград сотен пьяных финнов. Линда и мать заучивали наизусть адрес Бориса на случай, если мы вдруг потеряем друг друга. Наконец я вернулась в свое тело – меня трясло, и от волнения и нетерпения я нервно закусывала губы. Чтобы хоть чуть-чуть успокоить меня и привести в чувство, мама дала мне половинку таблетки снотворного. Паром замедлил ход, развернулся, и в нашу каюту сквозь задернутые шторы стали пробиваться лучи солнца. Я встала и выглянула в окно. Первое же, что я увидела, – старая ржавая посудина с русскими буквами на борту. При виде ее у меня перехватило дыхание.

– Мама, проснись! – закричала я. – Мы подъезжаем!

Мы вышли на верхнюю палубу, но прежде я опять по-дурацки убрала волосы назад. Никого кроме нас наверху не было, и мы смотрели, как наш тяжелый паром медленно пробирается сквозь сгрудившиеся у причала разношерстные советские суденышки: все старые, видавшие виды, глубоко осевшие в воду, но почему-то от одного вида их я вдруг почувствовала невероятный прилив радости и счастья. «Как странно, – помнится, подумала я, – эти старые, полуразвалившиеся корабли вдруг пробудили во мне чувство ностальгии, будто я возвращаюсь домой». В этом чувстве было что-то потустороннее, но в то же время прекрасное: как в тот самый первый вечер, когда я бродила по Ленинграду, по его погруженным в дым темным закоулкам.

Когда к нам присоединились Линда и Том, на глазах у меня были слезы. Мы ожидали увидеть толпу стремящихся к выходу пассажиров, но никто явно не торопился не только в Ленинград, но даже сойти с борта корабля. Паром медленно подплыл к причалу и пришвартовался. По-прежнему никаких признаков остальных туристов. На берегу своей музыкой нас приветствовал какой-то заурядный оркестрик. Мне немедленно захотелось к своим рокерам, к своей семье, к своему дому. Мне нужно было на берег и как можно скорее.

Прямо у причала возвышалось огромное, суровое здание из бетона – паспортный контроль и таможня. За ним – просторная пустая площадь, у дальнего края которой виднелась крохотная одинокая фигурка.

«Джуди?!» – выдохнула я полушепотом. Я так психовала, что, казалось, у меня начались галлюцинации, в которых мне хотелось найти хоть какое-то утешение.

С ближней к порту стороны площади выстроился десяток автобусов. Открывшийся перед нами кусок города выглядел странно тихим и безлюдным. Откуда-то доносилась тихая безликая музыка. Я почувствовала вброс адреналина, как после чашки крепчайшего эспрессо, и ринулась вниз через два пролета лестницы к выходу. За мной торопились мать и пара из NBC. Под ложечкой жутко заныло: я уже была так близка к свободе, что близость эта, казалось, вот-вот разорвет мне сердце. Еще несколько мгновений, и ноги мои ступят на землю матушки России. Только надолго ли? Возвышавшееся передо мной, как старый маяк, здание паспортного контроля было неумолимым предостережением о поджидающих меня на пути острых скалах.

– Может быть, стоит подождать других пассажиров, чтобы не так выделяться? – шепотом спросила Линда, пока матросы спускали трап и открывали ворота.

Но ждать я больше не могла. Как застоявшаяся в стойле лошадь, я ринулась вперед с опущенной вниз головой. Шла я быстро, сердце колотилось, и на уме была только одна мысль: мне нужно попасть на эту площадь. Со мной не было ничего, кроме паспорта, поэтому я быстро миновала таможенников и подошла к паспортному контролю.

«Вот он и наступил, этот момент, – подумала я про себя. – Смотри, чтобы тебя не вытошнило, смотри, не потеряй сознание, смотри – не умри».

Глава 36

Драже и Цой-соус

Оказавшись лицом к лицу перед сидевшим напротив меня в будке солдатиком-пограничником, я протянула ему паспорт. Я пыталась заставить себя улыбаться и не обращать внимания на землетрясение в руках, толчки от которого отдавались по всему телу. За спиной у меня было зеркало, в которое пограничник время от времени, отрываясь от паспорта, смотрел, желая убедиться, что за спиной у меня ничего или никого нет. Я изо всех сил старалась держаться неподвижно, едва позволяя себе дышать.

Солдат медленно перелистывал страницы паспорта. Вдруг лицо его изменилось, когда он увидел, что все они абсолютно пусты, если не считать свежего штампа о приезде в Финляндию. Как я могла не подумать об этом?! Ведь для них это как красный флаг тревоги! Все, это конец.

– Ааааааааа! – все помещение внезапно огласил громкий крик и какое-то оживленное движение. И я, и пограничник инстинктивно обернулись ко входу и увидели растянувшуюся на полу прямо перед таможенниками мою мать.

– Бог мой! Да помогите же мне! – нарочито громко простонала она, с наигранными усилиями пытаясь приподняться. Руки с тщательно наманикюренными ногтями упирались в грязный пол, а вокруг веером рассыпалось содержимое ее сумки Louis Vuitton: косметика, маникюрный набор, белье, бесконечные мини-бутылочки с алкоголем, конфеты-драже и соевый соус для Виктора. Оркестрик перестал играть, таможенники ринулись ей на помощь, но замерли перед кружевным бюстгальтером и раскрытой коробкой с макияжем, не решаясь прикасаться к женским таинствам. Я увидела это все в замедленном темпе, в черно-белом монохроме, как в старой немой кинокомедии.

Громкий шлепок за спиной заставил меня вернуться туда, где я, собственно, и находилась. Оказалось, что солдатик уже проштемпелевал мой паспорт и протягивал его мне, сам торопясь туда же, ко всеобщему скоплению людей вокруг матери. Я не могла поверить своим глазам. Какое-то мгновение я как завороженная смотрела на него, но еще через мгновение меня и след простыл. Ноги, как собаки в упряжке, вынесли меня на площадь, где я постепенно стала приходить в себя. Мать и ее маленький спектакль – мое подлинное избавление! – я оставила позади, а сама теперь стремилась кратчайшим путем преодолеть площадь.

«Иди, иди вперед, не оглядывайся», – бормотала я себе под нос. Тело трепетало от ощущения свободы, победы, торжества – как первый освежающий глоток холодной воды после полугода засухи и страданий. Голова недвижно смотрела только вперед, и я вынуждала себя идти спокойно, не торопясь. Я боялась оглянуться, боялась смотреть по сторонам, как будто один неверный взгляд может вызвать сирену тревоги у меня за спиной. Тело было так напряжено, что боль от этого напряжения я ощущала еще несколько дней. Я панически ожидала, что что-то произойдет, как это всегда происходит в фильмах о побеге. Все вокруг было тихо и спокойно, но каждую секунду мне казалось, что вот-вот тишину эту пронзят отчаянные крики и мимо меня, как Джеймса Бонда в юбке, начнут свистеть пули. У площади, казалось, нет