Книга Смута. Том 2 - Ник Перумов

идёт аки лев рыкающий, но в одиночку Москву ему не взять, само собой.

– Я… я пойду. – Все повернулись: Ирина Ивановна говорила поистине «загробным голосом». Совершенно мёртвым, неживым. – Я пойду и предложу им сдаться. Вы же согласны будете… выпустить их из крепости?

– Выпустить? Как это «выпустить», Ирина Ивановна? – Полковники Чернявин с Яковлевым недоумевающе уставились на неё.

– Как Пётр Великий, случалось, выпускал. Гарнизон сдавал крепость с тяжёлой артиллерией, но сохранял оружие, знамена и честь. Пусть они уходят, нам сейчас не это важно. Эшелонов, чтобы броситься за нами к Москве, у них всё равно нет.

– Э, э, матушка Ирина Ивановна, как это так?! – возмутился Яковлев. – Их же тут тысячи две, если не три. Ударят нам по тылам, что тогда?!

– Я добьюсь, чтобы они… ушли бы на север. – Ирина Ивановна смотрела на Аристова, и только на него.

– Как?! – вырвалось сразу у всех, без различия чина и возраста.

Ирина Ивановна не ответила.

Константин Сергеевич тоже стоял бледный и тоже не отрывал взгляда от своей невесты.

– Я пойду, – тихонько сказала она наконец. Она не спрашивала, она сообщала. – А потом… мы поговорим с тобой.

Две Мишени закусил губу, а после кивнул.

– Только помни, пожалуйста, что, если с тобой что-то случится…

– Да-да, я знаю. Ты сроешь этот кремль на три сажени вглубь.

– Срою!.. – вырвалось у Аристова.

– Ничего со мной не случится. Вот увидите!..

Никто Ирине Ивановне, само собой, не поверил. Но никто и не преградил ей путь. На Константина Сергеевича было страшно смотреть.

– Всё будет хорошо. – Госпожа Шульц обмотала вокруг левой руки белое полотнище, с каким ходили к воротам Солонов и компания.

Остановилась напротив Аристова, взглянула в глаза. Закинула одну руку ему на шею, другая, с белым флагом, упала, словно не в силах поднять эту тяжесть.

Что-то зашептала ему на ухо.

– Не мсти за меня, слышишь? Что бы ни случилось, не мсти. Я сама виновата. Молчи! Вернусь, всё расскажу. А не вернусь, значит, по грехам моим Господь меня наказывает. Нет! Молчи и слушай.

Рука её лихорадочно-сильно стиснула ему пальцы, и Аристов понял, что сейчас надо и впрямь молчать. И ещё понял, что остановить её силой, конечно, можно, но тогда она уйдёт. В тот же миг, в никуда.

А этого вынести он уже не мог.

– Иди, – только и шепнул он в ответ. – Только возвращайся. Пожалуйста. Что бы ни… что бы там ни было.

– Я вернусь. И всё тебе расскажу. И ты решишь.

Они шептались, никого вокруг не видя и не замечая; а потом Ирина Ивановна вдруг резко отстранилась от жениха и пошла прямо к выходу – прямая, строгая, такая же, как и входила когда-то в класс.

– Солонов! – резко бросил Две Мишени. – Всех твоих стрелков – на позиции! И постарайтесь забраться повыше.

Команду исполнили мгновенно, так быстро, как, наверное, не смогли бы и на высочайшем смотре.

…Сквозь сильную оптику Фёдор видел невысокую, по-прежнему очень-очень прямую фигурку, что шла через площадь к стенам тульского кремля, в высоко поднятой левой руке – белый флаг.

Со стен не стреляли.

Волосяное перекрестие скользило по верху древней стены, задерживалось на бойницах – отсюда, с колокольни Казанской церкви, отлично просматривался (и простреливался) почти весь кремль. Красным надлежало бы цепляться за эту церковь до последней крайности, однако они словно даже и не подумали об этом.

Ирина Ивановна оставила за спиной старые гостиные ряды; перед стенами кремля тянулся неширокий сад, где могли скрываться секреты красных; вряд ли, конечно, но кто их знает.

Ирина Ивановна медленно подошла к самым воротам. Тяжеленные створки вообще-то никогда не закрывались, вросли в землю, но красные – ребята резкие, закрыли. И ещё наверняка завалили изнутри всем, что попалось под руку.

Однако калитка в них тоже имелась, и вот её-то красные, оказывается, не завалили.

Ирина Ивановна шагнула внутрь, и Фёдор потерял её из вида.

Ещё минуту назад Михаил Жадов был настоящим командиром. Отдавал приказы, следил за исполнением. Взобравшись на колокольню Успенского собора, мрачно следил в бинокль за аккуратно, короткими перебежками, приближающейся к кремлю пехоте белых.

Выучены, да. Дисциплинированы. Его отряд не уступает в храбрости, но вот умения не хватает, увы. И далеко не всё можно усвоить на фронте в считаные дни.

Сейчас же, запершись в кремле, Жадов понимал, что, с одной стороны, его отряд оказался в мышеловке; а с другой – что белым придётся попотеть, прежде чем его удастся отсюда выкурить. Время для врага сейчас – главная ценность, золотопогонники рвутся к Москве, и застревать в Туле им совершенно не с руки. А слабым заслоном тут не отделаешься, беляками не дурак командует.

Так что, можно сказать, они с добровольцами сейчас вдвоём в одном капкане.

– Товарищ Жадов, тут эта… баба какая-то к воротам идёт. С флагом белым… –   прервал его размышления один из рабочих с «Гнома».

– Опять будут предлагать сдаться, – недовольно проворчал комиссар. – Вот же упрямая публика!.. Крикните ей – пусть уходит. Мы с женщинами не воюем. Чай, не бешановцы.

– Тащ командир, – запыхавшись, подбежал другой боец, ещё из самого первого, питерского, состава, с которым брали Таврический. – Тащ Жадов, там… там… там товарищ Шульц перед воротами!.. Живая!..

Земля ушла у Жадова из-под ног, в глазах потемнело.

– Господи, слава Тебе! – вырвалось у него с такой страстью, что оба его бойца разом, не сговариваясь, широко и истово перекрестились.

Он кинулся к воротам, бежал, задыхаясь, в голове словно били колокола.

Она!.. У ворот!.. Жива!..

А почему с белым флагом, как её пропустили осаждающие – он в этот момент не думал.

…Она шагнула в приоткрывшуюся калитку, осунувшаяся, похудевшая, в простом тёмном платье. Левая рука судорожно сжата, пальцы мнут белую ткань флага.

И остановилась перед ним, молча и скорбно.

Но ничего этого Михаил Жадов в тот миг не заметил. Или заметил, но значения это не имело. Сгрёб её в охапку, прижал к себе, оторвал от земли, закружил. Наплевать ему сейчас было, что подумают его бойцы, наплевать вообще на всё, на красных, на белых, потому что значение имела только она одна.

А сама Ирина Ивановна повисла в его руках, словно тряпичная кукла, не обняла, нет, не пыталась отстраниться – молча позволила ему делать что угодно.

И молчала. Молчала, пока Жадов не поставил её на землю и чуть отодвинулся, чтобы взглянуть ей в глаза.

– Господи, Господи, слава Тебе, слава!.. Жива, жива!.. Господи!..

– Миша…

– Ничего, ничего, всё хорошо теперь будет!.. Ты жива, ты вернулась!..

– Миша… –