Книга Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди

на зиму, потому что еще не умели как надо колоть, а зимою мрамор колется плохо. Работали мраморщики с рассвета до поздней ночи, а получали самую малость. Подрядчики не давали мастерам заработать, — платили за памятник пятнадцать рублей, а сбывали за семьдесят. Бабушкина семья, когда бабушка была еще совсем маленькой, впятером зарабатывала не больше полтинника. Бабушке тогда было пять лет, и она уже пилила мрамор. Отец ее умел делать замечательные запонки, а сам их никогда не носил; делал он и памятники, а сам лежит теперь под обыкновенным сгнившим деревянным крестом. Зато дедушка был удачливым. Научился ловко высекать надгробные плиты. Заказчики никогда не были на него в обиде. Но лучшую он высек самому себе, и она лет двадцать простояла в уголке его каморки. Дедушка говорил, что после его смерти переведутся настоящие мраморщики и некому будет положить достойную плиту на его могилу. Так лучше уж самому заготовить, вернее будет.

Умел дедушка обрабатывать и камни-самоцветы, имел даже свою «искру» в огранке, мог отличить работу любого камнереза в округе. Было у него как-то три ученика. У каждого — свой характер, а значит, и своя рука. Трудились они над одной и той же поделкой одинаково хорошо. А все же, когда, бывало, смешают в кучу все камешки, ограненные за день, он снова безошибочно разложит камни на три кучи… Надя хорошо помнит дедушку. Он курил трубку, носил рыжеватые усы, был человек веселый, находчивый, и о нем рассказывали много такого, чего, может быть, и не было с ним никогда. Однажды будто бы приехал к одному уральскому заводчику из-за границы, кажется из Италии, какой-то богатый князь. Ехал он в наследной карете с гербами. Повстречался ему дедушка. Остановил его князь и спросил: правда ли, что тутошние люди так богаты, что алмазы, к примеру, и за добро не считают. Дедушка подтвердил и еще сказал, что у него у самого есть алмазная ступка. Князь удивился, что такая вещь, как ступка, может быть алмазной, да еще у кого? У простолюдина! Узнав, что имеет дело с гранильщиком, с мастером, он попросил продать ему ступку. Дедушка долго не соглашался, но когда иноземец начал сердиться, решил продать — за сто рублей ассигнациями. Дедушка шел куда-то по спешному делу и уже опаздывал. Он сказал князю, что не может воротиться домой. А если князь хочет, то пусть доедет до его избы — она вон там, на дальнем пригорке, и получит у старухи алмазную ступку. Это он бабушку старухой называл. А бабушке тогда было всего лет двадцать. Князь так и сделал. Отдал дедушке деньги и покатил за ступкой. А дедушка пошел дальше, покуривая трубку и посмеиваясь в усы. Еще бы не смеяться! Ступка-то была чугунная, а называлась алмазной потому, что в ней дробили алмаз. Было ли это с дедушкой на самом деле или нет, но только он всегда уверял, что было, а бабушка только улыбалась. Так что и понять невозможно…

Все у Нади со стороны отца, кроме него самого, были мраморщики. А он не пошел по этой дорожке, привязался к металлу, сначала точил резцы, которыми разрезают плиты, а потом, с годами, уже при советской власти, когда предприятие начало расширяться и обрастать подсобными цехами, пошел в механический…

А зато мать Нади родилась в деревне и почти никогда не говорила ни о мраморе, ни о металле, а все о земле, о травах, о звездах. Когда мать была еще совсем маленькой девочкой, она часто ездила в поле со своим дедом и оставалась там ночевать. Дед распрягал лошадей, спутывал их и отпускал на траву, неподалеку от воза, а сам брал охапку свежего сена, клал ее у заднего колеса, набрасывал на травяную постель старую холстину, доставал подушку, тулуп и укладывал внучку — Надину маму — спать. Она быстро забиралась под тулуп, сначала укрывалась с головой и глядела сквозь прорезь петли на какую-нибудь одну звездочку, потом совсем отбрасывала тулуп, долго смотрела на Большую Медведицу и думала…

Когда Надя слушала рассказ матери, то сама начинала мечтать о звездах, о том, кто живет на них, и, кажется, совсем хорошо слышала чье-то дыхание и звон лошадиных пут, словно лежала под дедовским возом. И однажды она рассказала подругам о своих ночевках в поле. Девочки удивились: когда же это могло быть, если ни воза, ни деда в то время у Нади не было? Но она продолжала настаивать и для большей убедительности стала рассказывать, как трещал костер, а дедушка сидел у огня и курил трубку. И еще как-то Надя рассказывала подругам, что однажды, когда она была совсем маленькой, она вышла ночью во двор, сбила три длинные сосульки, висевшие под крышей, принесла их в избу и спрятала на печи, чтобы утром пососать ледяные конфеты. Утром «конфет» не оказалось, и она плакала, спрашивая, кто их забрал. Рассказывая это подружкам, Надя все же не помнила твердо, было ли это с ней или с ее мамой. Надя долго, до пятого класса, играла в куклы и даже когда делала уроки, то усаживала тряпичную Таню перед собой.

Настало время, и кукол сменили увлекательные книжки с загнутыми уголками, с потрепанными страницами, с желтыми пятнами от засохших цветов. Одну из них она перечитала несколько раз. Книжка называлась «Алые паруса». В ней говорилось о любви и дружбе и еще о чем-то таком, чего Надя не могла понять. От этой книжки было и радостно и грустно… Никто еще не клялся ей в верности и дружбе. Эту книжку она привезла с собой на стройку, часто заглядывала в нее, как-то дала ее почитать подружке по комнате, краснощекой толстушке Фане, но та даже не дочитала ее. Фаня вообще не любила книжек. Но можно ли было не прочитать такую книжку? Золотоволосая девушка Ассоль поверила в свою мечту. И потому мечта стала явью. Вот так бы и ей! Так бы и у нее в жизни… Жаль только, что нет теперь таких капитанов и нет кораблей под алыми парусами!

Рука девушки все еще лежала на контроллере. Уже минут пятнадцать коксовыталкиватель не двигался. Внизу что-то не ладилось, наконец раздался крик мастера: «К десятой!», — и Надя резко повернула рычаг. Перед ней замелькали острые темно-рыжие грани коксовых печей.

Неделю спустя Надя возилась у основания своей причудливой машины, исправляя поломку. Утренняя дымка ползла в отдалении по ребристым перекрытиям площадки, не желая выбираться из заброшенных канав, еще не успевших зарасти травой. Сквозил ветерок. На обломках железа лежала роса.