Книга Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

праздновал, однако пьянящая радость скоро сменилась похмельным отрезвлением. Стыдились собственного легковерия и опрометчивых признаний, жалели пожертвованного церквям имущества.

Вечером на волховском мосту появился пустынник Досифей. Долго глядел вниз, что-то бормоча себе под нос. Потом снял с себя медный крест и бросил его в воду, а следом с тихим плеском перевалился через перила и сам. Возле Антониева монастыря река выбросила утопленника на песчаную отмель, где хищные птицы клевали его до тех пор, пока какой-то сердобольный рыбак не закопал самоубийцу тут же на берегу под кустом кроваво-красной бузины…

4

Великое смущение охватило православную Русь. В городах и селах, на рынках и площадях только и разговоров, что про несостоявшееся светопреставление. В Москве прямо перед Успенским собором ораторствовал какой-то поп-расстрига:

— Люди добрые, это что ж получается?! Седьмая тысяча лет прошла, и пасхалия скончалась, а Второго пришествия Христа нет! Выходит, лгали нам святые отцы! И Евангелия лгут! Все лжа!!

В иное время за такие слова ему бы несдобровать, а теперь никто не возразил богохульнику. Храмы стояли полупустые, священники служили, не поднимая глаз. Многие прихожане требовали вернуть им назад пожертвования, а те, кто в ожидании конца света поспешно принял монашеский постриг, снова хотели вернуться в мир.

Зато откровенно торжествовали московские вольнодумцы во главе с братьями Курицыными. Да и как не торжествовать: попы-мракобесы посрамлены и все воочию увидели правоту тех, кого они клеймили еретиками.

А Зосима Брадатый продолжал хранить гробовое молчание, надеясь, что время утишит страсти. Однако негодование духовенства против митрополита, оставившего церковь безначальной в самое тяжкое для нее время, только нарастало. Однажды Зосиме принесли послание Волоцкого игумена Иосифа, которое тот разослал всем русским архиереям.

— На пастырском престоле ныне сидит скверный злобесный волк, облекшийся в пастырскую одежду, — дрожа от злости, читал Зосима. — Иже чином святитель, а произволением Иуда-предатель и причастник бесам, иже осквернил святительский престол, убо жидовству служит…

Дальше шли такие выражения, что у Зосимы потемнело в глазах. Его, Митрополита Московского и всея Руси, величали окаянным гонителем православия, калом блудным, прескверным сатаной, исчадием ехидны, сосудом злобы, змием стоглавым, сквернителем других содомскими сквернами, обжорой и пьяницей, по жизни свиньей!

За такие оскорбления следовало бы тотчас ввергнуть распоясавшегося игумена в темницу, но Зосима понимал, что все архиереи вступятся за Иосифа, а ссориться с ними сейчас было никак нельзя.

Только в ноябре митрополит решился созвать церковный Собор, который поручил Геннадию Гонзову составить новую пасхалию. Хотя Иосифа Волоцкого на Собор не пустили, митрополиту пришлось выслушать от архиереев немало гневных упреков, и только присутствие на Соборе великого князя спасло Зосиму от немедленной отставки.

Холуй он и есть холуй, презрительно глядя на пугливо вжавшегося в кресло Зосиму, думал великий князь. Гнать бы его взашей, да нынче как раз такой и надобен. Втайне государь был доволен. После всего случившегося церковь погрузилась в слабость и нестроение, а значит, теперь будет легче совершить с ней то, что было давно им задумано…

Глава 5. Брак по расчету

1

Посольский дьяк Федор Васильевич Курицын с утра пребывал в дурном настроении. Вчера, на торжественном приеме у государя по случаю заключения мира с Великим княжеством Литовским, произошел обидный казус, едва не стоивший ему карьеры.

Все последние годы Федор Васильевич неустанно трудился над тем, чтобы проторить для России дорогу в Европу. Попытка действовать через Прибалтику оказалась безуспешной. Увидев прямо под носом у себя словно из-под земли выросшую русскую крепость Ивангород, ливонцы пришли в неистовство и изготовились воевать. Затея торговать с европейскими странами без посредников тоже провалилась, после того как Ганза запретила своим купцам иметь дела с московитами.

Было от чего впасть в уныние, но фортуна, наконец, сменила гнев на милость. Умер заклятый враг Москвы — король польский и великий князь литовский Казимир IV. Тайные осведомители донесли Курицыну, что сменивший отца на литовском престоле князь Александр Ягеллончик задумался о прекращении длившейся уже пять лет войны с Москвой. Это была добрая весть, ибо мир с Литвой открывал дорогу в Европу. И все же опыт подсказывал Федору Васильевичу, что сам по себе мирный договор — это только клочок пергамента, а для того, чтобы вчерашние враги стали союзниками, требуется нечто большее, к примеру, династический брак. И тут его осенило: князь Александр в свои тридцать три года все еще холост, а у государя на выданье восемнадцатилетняя дочь Елена!

С этой мыслью Курицын поспешил к Державному, как с недавних пор придворные стали называть великого князя. Выслушав своего посольского дьяка, Иван Васильевич призадумался.

Отношения с Литвой были и впрямь хуже некуда, особенно после того, как в Москве разоблачили перебежчика — князя Лукомского, имевшего задание отравить великого князя. Лукомского вместе с толмачом Матиасом Ляхом сожгли в железной клетке на льду Москвы-реки, и в дыму этого костра улетучились последние остатки доверия к литовцам. К тому же государь вовсе не собирался уступать Литве Смоленск и другие русские земли, когда-то мародерски захваченные литовцами у поверженного Ордой Киевского княжества. Так что воевать все равно придется. Однако сейчас мирный договор был выгоден Москве, ибо давал передышку, воспользовавшись которой можно попытаться установить более тесные связи со странами Европы. Ради этого, пожалуй, стоило отдать дочь литовцу.

Получив согласие государя, Курицын поспешил заручиться поддержкой Братства святой каббалы, адептом которого он стал во время своего первого вояжа в Европу. Магистр братства отозвался сразу. Он прислал дьяку в подарок изящный молитвенник ин-кварто, в переплете которого Курицын обнаружил чистый листок бумаги. Подержав листок над пламенем свечи, дьяк прочел следующее послание на латыни:

«Возлюбленный брат! Мы приветствуем твое желание заключить мир с Великим княжеством Литовским, ибо считаем, что любой мир лучше войны. Мы также будем рады, если благодаря этому миру твоя страна станет ближе к просвещенной Европе. Что же касается брака князя Александра с дочерью твоего сюзерена, то мы и тут не видим препятствий. Нынешнее расположение планет исключительно благоприятствует сему предприятию, о чем князь Александр будет извещен в самое ближайшее время через одного из наших братьев. Да сбудутся твои благородные устремления и да хранит тебя Божественный Творец!»

Окрыленный Курицын отправил срочное послание в город Кафу на имя купца-караима Хози Кокоса, с которым он близко сошелся во время своего крымского пленения. Затея перенаправить русскую торговлю с Европой из Новгорода на Литву, где у караимских негоциантов имелась мощная диаспора, чрезвычайно понравилась Кокосу, и он обещал