Книга В добрый час - Эльза Вернер

Директор иронически усмехнулся:

— Да, это известно всем, но не изменятся ли ваши взгляды с вступлением в вашу семью такого идеалиста, как Вильберг? Ведь это скоро случится?

Судя по всему, этим намеком директор нанес своему коллеге маленький удар, потому что тот нахмурился и сердито вскричал:

— Не говорите хотя бы вы об этом! Довольно и того, что я слышу дома. И надо же было такому случиться именно со мной, который больше всего ненавидит сентиментальность и экзальтацию! И именно мне судьба посылает зятя, который пишет стихи и играет на гитаре. Этот человек не дает мне покоя своими домогательствами и вздохами, а Мелания и слышать ничего не хочет об отказе. Но я еще не дал согласия, да едва ли и дам.

— Ну, об этом постарается фрейлейн Мелания! — засмеялся директор. — Она ведь вся в папашу и, если потребуется, сумеет поставить на своем. Должен заметить, что Вильберг ходит победителем, хотя на все поздравления отвечает уклончивым, но многозначительным: «Еще нет!» Молодые люди, конечно, уже давно договорились. Прощайте, любезный коллега! Смотрите же, мне первому сообщите о радостном семейном событии.

На этот раз подтрунивал директор и, кажется, небезуспешно, потому что инженер в очень дурном расположении духа поднимался по лестнице своего дома, где его встретила дочь. Фрейлейн Мелания была сегодня особенно нежна с отцом; поздоровавшись с ним, она взяла у него шляпу и перчатки и ласково обхаживала его. После предварительных приготовлений она сочла возможным приступить к нему со своей просьбой.

— Папа, кое-кто хочет поговорить с тобой сейчас же. Он там, у мамы, можно его привести к тебе?

— Я теперь не принимаю, — проворчал он, догадавшись о том, что ему предстояло, но молодую особу нисколько не смутил его отказ. Она исчезла в смежной комнате и через минуту вытолкнула оттуда «кое-кого», быстро шепнув ему на ухо несколько слов для придания мужества. Последнее было действительно необходимо, потому что хотя Вильберг, тщательно расчесанный и во фраке, и выглядел очень торжественно, он стоял перед инженером с таким видом, будто нечаянно попал в пещеру ко льву. Конечно, он приготовил для столь торжественной минуты прекрасную речь, но суровое лицо начальника, далеко не ободряющим тоном спросившего, что ему от него нужно, словно отшибло у него память.

— Мои желания и надежды… — заикался он… — Ободренный благосклонностью фрейлейн Мелании… высшее счастье назвать ее своей…

— Так я и знал! Даже предложение человек не умеет сделать как надо, — проворчал инженер, не понимая, что от такого холодного приема растерялся бы даже более храбрый человек. Когда же молодой человек, все более и более конфузившийся, совсем запутался, он резко оборвал его:

— Ну, замолчите, наконец. Я отлично знаю ваши желания и надежды. Вы хотите иметь меня своим тестем?

По лицу Вильберга можно было заметить, что мысль об этом неизбежном дополнении к его будущему супружеству вовсе не привела его в восторг.

— Извините, я главным образом желаю, чтобы фрейлейн Мелания стала моей женой, — робко заметил он.

— Вот как! Менято вы, конечно, неохотно берете в придачу? — спросил раздраженный будущий тесть. — Впрочем, я вообще не понимаю, как вы осмелились явиться с подобным предложением? Разве вы не были влюблены в госпожу Берков? Разве вы не писали ей стихов на нескольких листах? Что же вы отказываетесь от своей платонической любви?

— Боже мой! Ведь это было несколько лет тому назад! — воскликнул обескураженный молодой человек. — Мелания знает обо всем, собственно, именно это и способствовало нашему сближению. Есть два рода любви: юношеская, мечтательная, которая ищет идеалов на недосягаемой высоте, и другая, более прочная, которая находит на земле то, что составляет настоящее счастье.

— Так для этой земной, так сказать, тривиальной любви и пригодна моя дочь? Черт бы вас побрал с вашей любовью! — яростно вскричал инженер.

— Вы не хотите меня понять! — сказал глубоко огорченный Вильберг, которого все-таки не покидало чувство собственного достоинства, к тому же он знал, что в соседней комнате у него было могущественное подкрепление. — Мелания понимает меня, она уже отдала мне руку и сердце…

— Очень мило! — перебил его с ожесточением инженер. — Если дочери так свободно распоряжаются рукой и сердцем, то желал бы я знать, для чего вообще существуют на свете отцы? Вильберг! — Лицо его и голос несколько смягчились. — Я отдаю вам должное: в последние годы вы стали несколько благоразумнее, но далеко не настолько, как следует. Например, вы до сих пор не перестали писать стихи. Держу пари, что вы опять носитесь с каким-нибудь лирическим бредом.

Он подозрительно покосился на его боковой карман, молодой человек, уловив его взгляд, слегка покраснел.

— В качестве жениха я, кажется, имею на это полное право! — недовольно пробормотал он.

— Еще бы, даже и на серенады! Что за отличное меня ожидает лето! — проговорил с отчаянием инженер. — Знаете, Вильберг, если бы я не был уверен, что у Мелании мой характер и что она вышибет из вас всю романтическую дурь, я отказал бы вам наотрез. Но, мне кажется, вам нужна не умная жена, а скорее умный тесть, который время от времени учил бы всю уму-разуму, а так как последнее невозможно без первого, то уже берите обоих.

Сомнительно, чтобы последнее приобретение было действительно заманчивым для Вильберга, но в восторге от первого он забыл все остальное и поспешил обнять будущего тестя, который, впрочем, поторопился поскорее покончить с этой неизбежной формальностью.

— Пожалуйста, без нежностей! — сказал он решительно. — Я этого терпеть не могу, да и ни к чему оно. Теперь пойдемте к Меланин! Вы славно обстряпали все у меня за спиной, но предупреждаю: если застану вас за рифмоплетством, а у моей дочери увижу заплаканные глаза, — Боже вас сохрани тогда!..

В то время как главный инженер, покорившись неизбежной судьбе, проводил работу с будущим зятем, на террасе виллы Берковых стояли Артур и Курт фон Виндег. Последний, простившись с сестрой, ждал, пока ему подадут лошадь.

Разительная перемена, происшедшая в характере Артура, отразилась и на его внешности. Это был уже не тот нежный, стройный и хрупкий молодой человек, здоровье и юношеская свежесть которого едва не сделались жертвой столичного образа жизни; его внешность вполне соответствовала его положению главы и руководителя огромного солидного дела. Разумеется, обретенные покой и счастье не могли стереть морщин, некогда появившихся на его лбу, — такие следы не изглаживаются, напротив, со временем морщины стали резче и глубже, но они шли ему, придавали его чертам мужественность и живость. Курт остался прежним веселым офицером; его глава сняли радостью, а на свежих губах играла веселая улыбка.

— Уверяю тебя, Артур, — с пылом убеждал он, — ты несправедлив к папе, подозревая в нем какое-то предубеждение против тебя. Желал бы я, чтобы ты слышал, как он ответил недавно старому графу Вальдштейну, когда тот сказал, что в последних волнениях рабочих роль горнопромышленников незавидна. «Это не имеет отношения к моему зятю, ваша светлость, — сказал он с апломбом, — он прочно поставил свое дело и пользуется непререкаемым авторитетом у своих рабочих, глубоко преданных ему… Вообще мой зять в состоянии теперь выдержать какое угодно столкновение!» Но все это не может заставить его простить тебе твой тогдашний отказ от дворянства, и он до сих пор не смирился с мыслью, что его внук носит фамилию Берков.