Книга Подлеморье. Книга 1 - Михаил Ильич Жигжитов

задумываясь бухнул:

— Менять дым на дым? А на хрена? Тот едкий и другой не хуже!

Не обиделся Новомейский, а только сказал:

— И то правда. Знаешь, у меня к этому сейчас интересу нет. Да и кто за соболями бросится, когда вся жизнь на острие ножа…

Цицик тоже ходит по базару и вызывает недоуменные взгляды людей. На ней легкая лисья шубка, покрытая китайским шелком, по белоснежному полю которого симметрично расположились большие розовые цветы. На голове соболья шапочка, широкий шелковый кушак с длинными кистями из желтого гаруса, на ногах расшитые бисером и драгоценными камнями унты.

Люди удивленно перешептываются:

— Гляньте-ка, глазищами как зыркает!..

— А синие-синющие!.. Глубь морская!..

— Русская, а под бурятку вырядилась…

Цицик увидела Ганьку, кинулась к нему.

— Хубун! Наша ир![67]

Ганька опешил, ошалело смотрит на Цицик: как это она сюда попала?

Рассмеялась девушка.

— Не узнал меня?

Ганька робко подошел.

— Узнал?! — с дрожью выдавил он.

— Как живут в Онгоконе?.. Как рыбачат?..

— Я на охоте был… Соболя промышлял… с бабаем и Королем.

— Может, продашь мне?!

Засверкали Ганькины глаза.

— Я… Я… Цицик, сейчас сбегаю! Ты тут жди меня!

Выскочил из толпы и сразу же увидел Короля, размахивающего соболем перед каким-то дядькой.

Подбежал и выпалил:

— Соболь нада!

— Покупают?

Тряхнул головой Ганька и выхватил из рук Короля дорогой мех. Бегом к Цицик!

— Вот, бери!.. Бери, Цицик!

Девушка прижала мех к лицу и зажмурилась.

— Хороший! Ой, спасибо тебе, Ганя! — Пошарила у себя за пазухой и вынула пачку денег.

— Возьми, Гань! Тут много денег… Купите чего вам только надо.

— Нет!.. Нет!.. — попятился Ганька, а сам впился удивленно в Цицик.

— Сдурел, чертенок!.. Дай сюда, девка!.. Мы вместе с его отцом и с ним промышляли в тайге! — подскочил Король и хапнул деньги.

Цицик улыбается. Встряхнет искристым мехом, водит по раскрасневшейся щеке, примеряет к вороту.

— Ну, Ганя, ты меня наделил чудо-соболем! Спасибо, не забуду тебя!..

Король в это время пересчитал деньги и пятьдесят рублей, которые оказались лишними, сунул обратно Цицик.

— Научись, девка, деньги считать, а потом и на базар суйся! — сурово сказал Король.

— Считать я умеем! У бабая деньги много есть. Я хочу дарить!..

Король взял деньги, забавно выпятил губы и удивленно вылупился:

— Да ты, девка, не в Ганьку ли нашего втюрилась?! Сватать тебя сам Король придет.

У Ганьки под ногами загорелась земля, и сам словно испепелился в этот миг! Он робко отступил, повернулся и дал драпака.

Король хлопнул себя по ляжкам и захохотал на весь базар.

Цицик удивленно посмотрела вслед Ганьке, взглянула на забавного дядьку и тоже рассмеялась.

Прямо среди улицы два друга уселись и отсчитали Вере двадцать пять рублей.

— Иди, Верка, купи себе коровенку, — приказал Король. — А мы чичас горло промочим. Айда в кабак. Слухай, братуха, меня, чо я думаю: первым делом коня купим. Без коняги мужик — не мужик. Дальше, одежка нужна?.. Ружьишко… Да Липе я ужо шаль порешил купить.

Баргузин как-никак уездный город, пусть в нем всего четыре улочки с низкими деревянными домишками, небольшая церквушка и единственное четырехклассное училище — на весь огромный край. А сколько радости доставил он соболятникам.

Уже сильно навеселе, в обнимку, завалили они снова на шумную толкучку. Веру нашли в уголке: сидит под коровой и доит. Взглянула на своего Волчонка так счастливо, что у Магдауля запела душа.

— Нравится, жена? Бери. Твой Ганька заработала!

Хозяин коровы, щупленький мужичонка с лисьей мордочкой, хлопнул по плечу Магдауля.

— Хозяйку коровой, а тя рысаком награжу!

— Показывай-ка, ядрена мать, свою клячу! — ввязался Король. — А то Волчонок-то ни кумухи не кумекает в конях.

— Хы, «Волчонок»… целый медведь! — измерив взглядом Магдауля, усмехнулся мужик.

Тут же рядом с коровой впряженный в старые, но еще крепкие сани стоял рыжий мерин.

Построжел хмельной Филантий. Выпятил презрительно нижнюю губу. Смело взял коня за узду, похлопал по спине.

— По глазам вижу, коню шесть лет… Так! Дай-ка, паря, загляну в зубы… Э, паря, по зубам — семь!

— Охо! Вот это дока! Отродясь такова знатока не видывал. Вот это орел-мужик! — расхваливает хозяин Короля. «Черта с два ты знаешь, Рыжке-то мому десять стукнуло. Тоже мне, знаток выискался», — смеется про себя мужичок.

— Эй, ушкан, сколь просишь за клячу? — строго спросил Король.

— Сорок целковых совсем с упряжью.

— Тридцать пять!

— Сорок!.. Вижу, вы с деньгой мужики.

— Угадал! Подлеморцы мы!.. Соболятники! — гордо выпятил грудь Король. Магдауль тоже приосанился.

— Дык чево ж тогдысь торгуетесь! То мое дело. Каждую копейку, как девку, целую. Ведь конь-то, только Еруслану ездить на нем!

— А мы што?! Хуже твово Еруса, скажи?!

— Я ничо. Вижу орлы, а откель, не знаю.

— Ладно, ушкан, будь по-твоему, магарыч с тебя!

Корову привязали к саням. Набрав вина, Магдауль повез жену с Королем на квартиру обмывать копыта.

Вера с утра не кормила Анку, и сейчас, выскочив из саней, бегом пустилась в дом. В сенцах услышала Ганькин голос — жалобно-просяще тянул он:

Баю-баи, баю-баи!

Тебе мама титю даст!

Мать рассмеялась над Ганькиной колыбельной и влетела счастливая в дом.

Магдауль с Королем целых три дня «обмывали» копыта. И сейчас, усадив в сани своего друга с семьей, Король, как обычно, дурачился и приплясывал, по-бабьи размахивая платочком:

Ой, ты сукин сын, комаринский мужик,

Ты зачем нашу калашницу зашиб!

Ганька сидит на облучке и правит своим конягой, которому дал кличку Турген, что обозначает «Быстрый». Вера, укутанная тулупом, как толстая купчиха, заняла все сани, из глубины дохи нет-нет да подаст свой голос крошка Анка. Пристроила Вера свою буренку у сестренницы. И едут к старому Воулю: как-никак, а тунгус вырастил ее Максима.

Магдауль не может налюбоваться своей маленькой семьей.

Кешка возвращается на Покойники, а в душе разлад… Ведь ехал к матери с надеждой уломать, уговорить ее, чтоб она признала Улю невесткой. А тут на тебе — сосватали Цицик… Любую другую — сразу бы вздыбился, а против Цицик — как пойдешь?.. Эти глаза ее так же посмотрели, как в бухте Солененькой… и обезоружили его… Что в них таится, в этих странных глазах? Будто душу ожгли! Чем это объяснить?.. Не может он понять.

…И про Улю не упомянул матери…

Едет. Как-то сами по себе пришли к нему слова расстриги Филимона: «Человече, познай себя». Никто не знает, где услышал или вычитал бывший монах эти мудреные слова. Помнит Кешка, как Филимон надоедливо бубнил их и был жестоко руган Макаром Грабежовым,