Книга Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - Михаил Бенцианов

Одновременно с «литвой» на московской службе существовали и другие представители Великого княжества Литовского. В начале 1540-х гг. в писцовых книгах и связанных с ними актах несколько раз встречаются «смольняне». Больше всего подобных примеров было представлено в Можайском уезде, что в немалой степени объясняется сохранением реликтового слоя в писцовой книге 1626–1627 гг., хотя далеко не во всех случаях этого источника подобное определение могло сохраниться применительно к тому или иному лицу. Их однофамильцы, вероятные родственники и соседи по владениям часто встречались здесь без этого определения. «Смольняне» не были, однако, только можайским явлением. В Переславском уезде в 1542–1543 гг. упоминается поместье «смольянина» Афанасия Семенова Беликова. В том же году «смольняне» Онисим и Максим Федоров были названы в платежной книге подмосковной волости Бели[567]. Всего из этих отрывочных сведений удается насчитать 18 имен представителей этой «группы».

Очевидна их связь с различными слоями смоленского боярства. В целом, в сравнении с «литвой дворовой», они, однако, представляли его более низшие группы. К собственно боярским фамилиям, хотя и не первого порядка, принадлежали Коверзины, Алексеевы (возможно, однофамильцы), Петлины, Беликовы, Чечетовы, Савины. Путными боярами были Ходневы, Евсеевы (Евсевьевы), Дерновы. Характерно, но никто из потомков этих «смольнян» не был отмечен в Дворовой тетради. Размеры поместных окладов представителей этой группы из платежной книги волости Бели также подтверждают предположение об их невысоком социальном статусе. Обоим названным здесь «смольнянам» принадлежали незначительные поместья по 25 и 35 четвертей земли. Такими же поместьями владели мелкие дворцовые слуги – сокольники, сытники, подьячие. Беликовы, вероятные потомки А. С. Беликова, служили позднее по Переславлю по городовому списку.

Видно, что «смольняне» отличались от «литвы». В той же можайской писцовой книге в качестве «литвина» фигурировал потомок смоленских бояр А. Бородин, сын которого был отмечен в Дворовой тетради по Медыни[568].

Скорее всего, они принадлежали к другой, более поздней волне смоленских переселенцев, получавших поместья по общему списку, что объясняет их не слишком высокий статус и упоминание в документах, так или иначе связанных с писцовыми описаниями. Они могли получить свои поместья в 1524 г., когда в источниках был упомянут «вывод» смоленских землевладельцев (в инструкции послам давались разъяснения на возможный ответ литовской стороны «чего деля князь великий смолян на Москву привел?»), или даже позже, во время так называемой «стародубской» войны 1534–1537 гг. В 1534 г. в Литву из Смоленска совершило побег несколько семей Коверзиных «и з жонами, и з детми… родом смолняне»[569].

Присутствие в разъезжей А. С. Беликова медынца и представителя «литвы дворовой» Андрея Федорова Лосминского (его сын позднее отметился в качестве писца грамоты в Переславском уезде), также вероятного выходца из смоленского боярства (не называл себя «смольнянином»), доказывает, однако, существование связей между двумя этими группами.

Судя по всему, существование отдельной группы «смольнян» оказалось недолгим. В межевой книге владений Троице-Сергиева монастыря с окрестными землевладельцами середины 1550-х гг. встречается Федор Беликов. Ему, как и его однофамильцу (отцу?) предыдущего десятилетия, в Переславском уезде принадлежала деревня Пезлево, что подтверждает преемственность владения. Он тем не менее в глазах разъездчиков не выделялся из массы местных детей боярских[570].

В 1546 г. была выдана жалованная грамота Пелагее, вдове Карпа Клишкова, «мстиславца», на выплату долгов мужа без роста. Судя по этому документу, К. Клишкову принадлежало поместье в Костромском уезде. Клишковичи действительно принадлежали к числу мстиславских бояр. Их появление на московской службе резонно связать с переходом князя Федора Мстиславского в 1526 г. К сожалению, упоминание «мстиславцев» является единственным, что не позволяет сделать выводы о составе и эволюции этой группы. К числу «вассалов» Ф. М. Мстиславского принадлежали уже упомянутые Раевские, которые в Дворовой тетради были записаны по Малому Ярославцу, пожалованному ему в «вотчину» (в опубликованном тексте ошибочно фигурируют как Ржевские). В начале 1530-х гг. этот вельможа, видимо, попал в опалу. Не исключено, что это событие могло привести к роспуску его двора и переводу некоторых его слуг в прямое подчинение Василию III[571].

Еще одной группой выходцев из Великого княжества Литовского были «паны». Впервые представители этой группы встречаются в уже упомянутой платежной книге подмосковных волостей 1542/43 г. В волости Шеренка поместьями владели паны Митя Казначеев и Митя Бездедов (по 25 четвертей)[572]. Не исключено, что «паны» имели более раннюю историю. В 1532 г. в Костромском уезде встречался помещик Марко пан, хотя в его случае речь могла идти о прозвище, а не об определении, отражавшем его принадлежность к этой группе. В последующие годы «паны» начинают регулярно фигурировать в различных источниках.

В данной грамоте Богоявленскому монастырю в Коломенском уезде 1548 г. упоминалось поместье, принадлежавшее ранее пану Игнатию. В межевых книгах владений Троице-Сергиева монастыря середины 1550-х гг. в Кашинском уезде встречалось имя нововыезжего пана Ивана. Пан Якуш был прежним владельцем поместья в Шелонской пятине в 1562 г.[573] Складывается впечатление, что «панами» начали обозначаться все новые выходцы из литовских земель не слишком высокого ранга, о чем свидетельствуют отсутствие у большинства из них фамилий, а также низкие размеры поместных окладов (в случае с Казначеевым и Бездедовым).

Общее количество подобных эмигрантов до начала военных действий в 1561 г. продолжало оставаться весьма значительным. В Дворовой тетради наиболее заметные из них фигурировали как «нововыезжие»: Михаил Черноморский, Кузьма Есипов, Василий Зюзин, князь Михаил Свирский, Михаил и Петр Львовы. К ним стоит добавить А. С. Лашинского (Лашицкого), который позднее в рязанской писцовой книге был назван «литвином»[574]. Стоит отметить, что он был женат на дочери Михаила Дрожжина и, возможно, сам принадлежал ранее к «литве дворовой».