Книга Баязет - Валентин Пикуль

— Трах! — Нет: на этот раз промазал…

Вашим, дорожа своей согнсй, отвел ее за пехотное каре. Но скоро увидел, что солдаты гибнут, не в силах противостоять, и тогда он снова спешил казаков, велев пристроиться к правому флангу.

— Братушки, — наказал он, грозя им нагайкой, — чтобы мне раненых не было: берегите себя, станишные! ..

Круто забегая за фланг русской колонны, в отдалении на бойкой рыси прошел отряд турецкой конницы. В центре аллалакающей оравы высоко развевался бунчук Кази-Магомы-Шамиля, и Ватнин понял: бунчук неспроста

— сейчас ударят во фланг, закружат сбоку сабельщиной и воем…

— Где полковник? — хрипло спросил он Евдокимова.

Юнкер повернул к нему постаревшее лицо; там, где раньше играли на румяных щеках милые ямочки, теперь косо прорезались жесткие морщины.

— Полковник? — Юнкер вытер мокрую от пота ручку револьвера. — Не знаю. Наверное, в каре…

Пацевич, сунув руки в карманы мундира, ссутулив широкую спину, шагал в самом центре отряда. Шалые пули, залетающие сюда, безжалостно валили рядом с ним солдат и милицию, но он словно не видел этого: руки в карманы, фуражка на лоб, глаза в землю, — так он шел, главный виновник этой трагедии…

— Что вам, сотник? — спросил он, берясь за флягу. — Мне сказали, что вас уже убило…

— Господин полковник, — доложил Назар Мпнаевич, -бунчук ползет справа… Ежели вон энтот отрожишко, — и сотник махнул против солнца,

— не захватим, тогда обойдут нас. Прикажите казакам на коней, чтобы мы его взяли!

Пацевич перешагнул через солдата, который упал перед ним и задергался в страшных корчах.

— Эк его! — пожалел полковник. — Впрочем, нет: мы дойдем до Баязста и так, оставьте сотни в пешей цепи.

Колонна, истекая кровью, медленно отползала к Баязету. Но как ни усиливай шаг, уже не оторваться от насевшей конницы. Отряд редифов, под бунчуком Кази-Магомм, замкнул отряд с фланга, и растерянный Пацевич даже не стал выслушивать доклад Евдокимова.

— Отстаньте от меня! — выкрикнул он. — Я-то здесь причем?

Обращайтесь к Хвощинскому.

— Нет! — настоял юнкер. — Вы должны знать, что теперь мы окружены с трех сторон. Я сейчас пойду, полковник, чтобы умереть, но — помните: эта резня — дело ваших рук! .. Протайте! ..

Пули теперь пронзали колонну с трех сторон: с тыла, который, точнее, сделался фронтом, и с флангов. Солдатские шеренги, встав спинами к центру каре, отбивались с ожесточением. Мало того — они должны были еще и двигаться дальше, — Баязет лежал где-то невдалеке, высоты Зангезура уже синели прохладою острых вершин…

Но постепенно передовые застрельщики и казаки, под частыми ударами пик и ятаганов, падали мертвыми; выставив штыки, вторые и третьи шеренги заменяли павших, и строй начал ломаться.

Колонны теперь обращались в толпу. Шаг людей участился, переходя временами в постыдный бег. Стрельба сделалась беспорядочной. Целились через головы.

Курды врывались уже в середину цепи. Многие раненые, просто измученные усталостью и жаждой люди начали отставать. Правда, они еще отбивались, но, расстреляв патроны, иногда сами ложились на землю…

Очевидец свидетельствует:

«…Обливаясь потом, падали без чувств; иной, завидя подскакивавшего всадника, под влиянием потери сил, вскрикивал только:

— Прощайте, братцы! .. — и тут же валился, проколотый турецкой пикой. Курды пользовались тем, что ближайшая к ним цепь сама собой формировалась из отсталых и слабо раненных, а потому и врывались в нее, безнаказанно рубя ослабевших, но не сдающихся солдат».

Критический момент наступил.

Толпа, даже когда она не сдается, — все-таки толпа, а не войско.

Это было понятно каждому офицеру.

Понял это и полковник Пацевич.

Когда вахмистр Трехжонный, проломившись через толпу, крикнул ему: «Ежели умирать, — так прикажите остановиться! Умрем здесь, — но только не бежать чтобы! » — тогда полковник задумался.

Сначала посмотрел на небо, с которого потоками лился удушливый яркий зной, вытер мокрую лысину. Мутно глянув на вахмистра, Адам Платонович поднес к губам флягу. Но турецкая пуля тут же выбила флягу из его пальцев.

— Я… болен. Да. Правда, — сказал он. — Не в мои годы переносить такое… Передайте Хвощи некому, чтобы он взял командование на себя!

И, снова сунув руки в карманы, полковник забился в самую глубину войска — прекрасного войска, которое он превратил в бессмысленное стадо…

6

— Хорошо, — согласился Хвощинский, и щека его нервно передернулась. — Хорошо. Я принимаю командование… Объявите солдатам, что отныне веду их я! Раненых — в середину, пики и штыки — в дело!

Он широко раскинул руки, словно пытаясь задержать отступавших, и — в редких паузах затишья — прокричал:

— Братцы мои, не давай ему подходить на пику! .. Резерва не будет: ты бей, а не отбивайся! ..

— Наконец-то! — обрадовались солдаты. — И не такое бывалоча:

старик не выдаст — отобьемся! ..

За этой сутулой спиной, что обтянута такой же белой рубахой солдата, отгремело уже немало дел русской армии: походы на Самарканд и Хиву, горечь поражения в балках Инкермана, покорение мятежной Бухары, жуткие битвы с мюридами Шамиля в скалах и, наконец, проклятый Баязет — он тоже за ним…

— Казачьих сотников — ко мне! Живо! ..

Ватнин и Карабанов уже вертелись перед ним на лошадях, оба без фуражек, потерянных в суматохе, грязные от пыли, охрипшие от ругани и озверелые.

— Господа, — сказал им Хвошинский, нащупав пулю, засевшую под шкурой на холке его коня. — Слово теперь за казаками… Пехоту я двину вперед. На переправе — перестроение. А вы, сотники, ударьте по этой сволочи с флангов… Хоть духом святым, но чтобы осмяны были задержаны! Как хотите, господа, это уж ваше дело…

Ватнин оглядел взбаламученное море солдатских голов, среди которых мелькали мохнатые папахи.

— Собрать нелегко, — заметил есаул. — Размельчала сотня, всяк по себе драку ведет…

— А вы, Карабанов, — добавил Хвощинский, — ваша сотня и без того истрепана, берите еще милицию и хоперцев… Ну, господа, целовать вас я не буду, вы должны вернуться живыми… С богом! ..

Казаков — правда, не сразу — удалось стянуть, кое-как вырвать из драки, посадить на коней, отвести подальше от гущи сражения, чтобы они немного успокоились. Увидев себя снова в седлах, выравнивая лошадей и пики, люди приободрились.

Карабанов не спеша проезжал вдоль строя, вглядывался в казацкие лица и… подводил под своей жизнью последнюю красную черту. Она как смерть, которую он сейчас встретит, и пусть уж другие подсчитывают за него: заимодавцы вспомнят долги, а женщины вспомнят ласки, враги — пороки, друзья — тихие вечерние беседы.