Книга Дворянин из Рыбных лавок - Олег Кудрин

— Даже не знаю, Степко, что сказать. Может, ты и прав. Но ведь мне самому для нашего расследования эти разговоры были полезны. А было ли сие нужно тем троим, кому-то из них? Ну, чем я мог быть полезен, я ж о ходе следствия не делился?

— Впрямую нет. Но твое общение с Дрымовым и даже самим Вязьмитеновым ни для кого секретом не было. Потому для человека, в это дело вовлеченного, может быть, даже убийцы, важно было всё. Твоя реакция на чужие высказывания, твои слова, то, какие вопросы ты задаешь, куди беседу правишь…

Натан еще раз по-честному попытался восстановить ход своих обеденных разговоров с Горенко, Далибичем и Шпурцманом. И понял, что ничего существенного, полезного при нынешнем развороте дел припомнить не может. Даже догадался почему. Он тогда чувствовал себя охотником, а своих собеседников — загонщиками. Он улавливал их мнения, пересказы, факты — чтобы охота была успешной. Он совсем не следил за их реакцией на себя самого. Натан тогда не предполагал, что всё может оказаться наоборот: кто-то из этой троицы — охотник, двое других — загонщики, а Горлис — жертва.

— Интересная мысль, Степко. Для меня неожиданная, но интересная. Давай! Давай представим, что кто-то из этой троицы и есть «сослуживец».

— Ага. Тогда говори. Насколько ты знаешь — кто из них служил в армии, кто нет?

— Ну, поскольку Шпурцман служит в канцелярии по военному ведомству — он точно армейский. О Далибиче точных сведений не имею.

— А он из каких сербов, из тех, что за Обреновичей или за Карагеоргиевичей?

— Бранимир — из сербов, уже тут родившихся. Так что он за Романовых и славянскую империю. По высказываниям довольно боевой — в гармонии с его именем. Да еще Бессарабская область, в канцелярии которой он служит, пограничная, так что в ней бывших военных много… Ну и Горенко — он из иностранного отдела генерал-губернаторской канцелярии. Служил ли — не знаю. Но помню, что при расправе с Бужским мятежом его к делу звали… — (Тут Кочубей зло прищурился.) —…Что, конечно, не совсем по воинской части. С другой стороны — при войнах, перемириях, мирных переговорах дипломаты часто рядом с военными. Горенко вполне мог быть на какой-то войне вместе с Гологордовским и, значит, считаться его «сослуживцем».

— Так, да… Значит, у всех шансы есть быть убийцей… Ты говорил, Бессарабскую канцелярию, в которой Далибич работает, в Кишинев переводят?

— Да. Давно уже начали. Но всё никак не кончат. В России это долго. А чего ты спрашиваешь?

— Письмо в цесарское консульство оттуда отправляли.

— Ну и что? Мы же точно знаем, что его отправила именно Фина.

— Знать-то знаем. Но слово уже прозвучало — Кишинев. Вот почему письмо оттуда отправлено было?

— Да потому, что в одесской почте письмо на одесский же адрес просто не приняли б.

— Это понятно. Но тут может быть и в другом дело. Ведь Далибич, верно, в Кишинев регулярно ездит?

— Ну да. Наезжает по делам.

— А если он «сослуживец», так, может, у них с Гологуром по какой-то причине это было постоянное место для отправки разных писем. А потом Гологур к «сослуживцу Далибичу» доверие потерял. Однако считал важным отправлять письма именно из Кишинева. Может такое быть?

— Может. Но очень уж смелое предложение. В воздухе, не заземленное.

— Добре. Тогда перейдем к следующему варианту. Горенко ж у вас в иностранном отделе работает?

— Да.

— Значит, если что, идти в консульство о чем-то говорить Вязьмитенов по канцелярскому расписанию, скорей всего, поручил бы ему?

— В том отделе еще люди есть. Но из нашей троицы — да, ему.

— А там, в консульстве, письмо кто-то и выкрал. Почему бы это не быть Горенку?..

— Да, Степко, нам осталось еще придумать, почему в консульство могли послать не кого-то другого, а именно Шпурцмана. Хотя… Тут долго размышлять не нужно. У Шпурцмана немецкий — как родной. Для доверительного разговора с Фогелем очень удобно.

— Гарно. Выходит, у всех троих одинаковые шансы быть злодеем.

— И у этих троих, и у многих других. Я ж говорю: тут подозревать — многих и многих. Надо еще обдумать.

— Так, треба… Я подумаю, и ты подумай. И гарненько думай. А то мне десять тысяч Понятинского для хозяйства сейчас очень нужны!

В такой шутливой форме Степан дал свой вариант дележа гонорара (ежели таковой появится). Натан, прикинув вклад каждого, счел такую пропорцию не просто справедливой, но и весьма благородной со стороны своего товарища. Степан и Натан пожали руки, скрепляя договоренность.

Глава 24,

в которой Горлис пытается найти разгадку на кладбище, а находит отдохновение и умиротворение дома

Выйдя из хутора Кочубея, Натан решал, что делать дальше.

Усталость и напряжение последних дней сказывались. Распаренная весенняя теплынь навевала дрему. Однако Горлис подумал, что, в отличие от Кочубея, еще не был на кладбище, не видел могилы и креста Гологордовского. Обязательно нужно сходить. А вдруг он подметит нечто этакое, чего товарищ не заметил? Надо сходить, тем более тут близко…

В католической части кладбища Натана охватило странное волнение. А ведь ежели что с ним в Одессе случится, то и его здесь похоронят. От таких мыслей захотелось проверить, не забыл ли на сей раз взять с собой верного Дици. Проверил потайные ножны — всё в порядке, взял. Вскоре вышел к той части католического участка, что прирастает новыми могилками. Вот и крест Ежи Гологордовского с полагающейся надписью. И два венка — один побольше, дорогой, другой поменьше, проще и дешевле. Оба — с двуцветными лентами. И цвета те — белый и красный. Тот венок, что побольше, конечно, от Марцина Понятинского. Но от кого второй? А может, от Фины? Натан отметил, что даже не вполне представляет, из какого города, из какой страны происходят Фина и Росина. В Италии тоже хватает флагов и гербов с бело-красными цветами — Савойя, Генуя… Но девушки на эту символику меньше внимания обращают. К тому ж они артистки, для них родина — там, где сцена. С другой стороны, Фина ведь знала о польском происхождении любимого, могла в честь этого ленту выбрать. Но тут другая закавыка — итальянка, кажется, так и остается в неведении относительно судьбы Ежи. Или, может, она знает больше, чем рассказывает Росине?..

Натан взял в руки меньший венок, всмотрелся в него, пощупал ленточку, как будто через сие прикосновение мог понять, ощутить, кто принес сюда этот предмет.

Он не бывал в комнате Фины, в отличие от общих комнат их квартиры — прихожей, туалетной, гостиной. Но видел, как она одета. Из этого у Натана складывалось представление, что венок, находящийся перед ним, не мог быть выбран и оформлен этой женщиной — артисткой, оперной. Таковой оказался бы более кружевным, изящным. Здесь же — оба венка, принесенные к кресту Гологордовского, были… мужскими — торжественно строгими.