Книга Охотник на шпионов - Владислав Морозов

В центре композиции, расставив ноги, стоял Смирнов, полностью одетый и даже с рюкзаком за спиной, но без СВТ, которую он аккуратно поставил к стеночке. А перед ним, на табурете, сидел в крайне неудобной позе седьмой финн, взятый, как я и заказывал, живьем. Руки связаны за спиной, ноги в серых галифе тоже умело прихвачены вязками ниже колен. Во рту кляп, свернутый то ли из подвернувшегося носка, то ли из чего-то, типа полотенца. Как и все здесь, пленный был обут в пьексы. Явно расслабившийся пленный был без кителя, в расстегнутой чуть ли не до пупа серой рубашке с нагрудными карманами и погонами. На этих самых погонах я рассмотрел по одной угловой нашивке и той же пехотной эмблеме в виде льва с мечом. Стало быть, капрал. Довершала картинку грубая деревенская физиономия, светлые, растрепанные (то ли спал, то ли пытался сопротивляться) волосы и диконепонимающие глаза навыкате.

Пока я снимал с рук перчатки и с интересом разглядывал пленного, Кузнецов взял откуда-то из-за двери свою самозарядку и без каких-либо команд вышел на мороз. Надо полагать – бдить недреманно, то есть наблюдать за обстановкой. Уважаю…

И вновь мне в глаза бросилась та же интересная деталь – противогазы. Четыре штуки лежало в углу, рядом с несколькими парами лыж, а еще пара сумок – рядом с нарами. Намордники были такие же, как и у часового в траншее, английские. Неужели я что-то упустил, и наш заклятый друг Маннергейм всерьез готовится к применению отравляющих веществ? Но почему именно здесь и сейчас? Чего-то тут не сходилось.

В общем, все финны, кроме одного, были убиты, но крови при этом пролилось как-то мало. Странновато.

– Чем это вы их? – спросил я Смирнова.

– Флексы, – ответил тот столь буднично, словно все в этом блиндаже не были зарезаны, а фатально отравились грибами или несвежими консервами.

– Чего-чего? – не понял я. Действительно, не понял, без дураков.

– Флексы, они же «Flexibel Klinge», или «гибкие лезвия», – скупо пояснил Смирнов.

От его делового тона повеяло каким-то прямо-таки смертным холодом, и я даже не стал спрашивать, что это за такие «гибкие лезвия». Уж больно угрожающе звучало само их название. Ну его на фиг, еще приснится потом некстати.

– Этот цел? – кивнул я в сторону раскорячившегося на табуретке белобрысого капрала.

– Цел.

– Ты с финского на русский и обратно сможешь переводить?

– Да.

– Замечательно. Тогда кляп ему вынь. Только осторожно, а то, чего доброго, укусит.

Кляп был вынут, но кусаться или активно возражать по поводу своего нынешнего состояния (в мои времена какой-нибудь попавший в подобный переплет тупой янкес начал бы немедленно орать о том, что он американский гражданин и за ним немедленно пришлют авианосец или аэромобильную бригаду, ага, щас) ошалевший финн не стал. Вместо этого он сначала выдохнул, а затем глубоко вдохнул. Было видно, что ему, мягко говоря, хреново. Он явно не понимал, как его умудрились столь быстро и качественно спаковать.

– Hauluatko elaa, Mulkuvisti? – спросил я пленного.

– Kylla, – ответил он, от чего-то совсем не удивившись, что я назвал его ушлепком. То есть ушлепок действительно хотел жить.

Собственно, подобными фразочками из воздушно-десантного разговорника на случай Третьей мировой, в стиле «ваши имя, фамилия, звание, часть, если хотите жить, проведите нас к ракетной установке!» – мои познания в финском в основном и ограничивались. Тем более что на следующий вопрос, говорит ли он по-русски, финн вполне ожидаемо ответил отрицательно. Так что дальнейший допрос велся уже через толмача, то есть Кюнста Смирнова, познания которого в языках, видимо, были сопоставимы с роботом С3РО.

– Спроси, кто он вообще такой? – сказал я своему переводчику.

Оказалось что передо мной – некто капрал Антти Саммотаако (до чего же красивая фамилия, почти что Самотыко, а в сочетании с именем вообще Антисамотыко!) из третьей роты 37-го пехотного полка финской армии.

На простой вопрос «что вы здесь делаете» пленный ответил, что их отделение несет здесь караульную службу. Точнее сказать – несло. Служба-то осталась, а вот отделение – увы.

Далее я узнал, что в этом блиндаже отделения, в соответствии с установленным распорядком, сменяются раз в неделю. Кроме ведения наблюдения, отделение обязано парами или тройками выходить на патрулирование окрестностей. Два раза в день, утром и вечером доклады о том, что обнаружили и увидели во время патрулирования – по телефону.

На вопрос, почему же сегодня они все, очень некстати для себя, оказались в блиндаже, капрал ответил, что сержант Пуури (видимо, тот самый, что лежал у двери) счел возможным не посылать патрули из-за начавшегося снегопада и плохой видимости. И «господин лейтенант Куулмааринен», которому он доложил об этом по телефону, это ему разрешил.

– На кой ляд здесь вообще пост и что находится на самом озере? – задал я вопрос.

– Это военная тайна, – заявил честный финский Самотыко.

– Не смешите. Вы еще мне тут про присягу вспомните. Тоже мне герой засратый – сначала попадает в плен, а потом лопочет что-то о солдатском долге! Будете юлить – убьем на хрен, – сообщил я через переводчика (не знаю уж, как Кюнст перевел на финский, к примеру, слово «засратый») и тут же спросил: – На озере аэродром?

Было видно, что пленный заметно удивился, но все же закивал утвердительно и с явным облегчением. Однако тут же затараторил на своем непонятном языке, что сам он на этом аэродроме не был и где именно он находится, толком не знает. Якобы он всего лишь, как и другие солдаты, часто видел, как на лед озера, рядом с хутором садились, а потом взлетали оттуда же летавшие над округой самолеты. Далее он зачем-то сообщил, что всех жителей выселили с хутора Лахо-маатила еще в ноябре, когда война с Советами только началась. И якобы теперь туда толком никого не пускают. Зато он неоднократно видел появлявшихся со стороны хутора в сопровождении «господина лейтенанта Куулмааринена» и «господина капитана Самуэлльсоона» странных людей в гражданской одежде и неизвестной ему военной форме, которых он почему-то назвал то ли «чужаками», то ли «иностранцами». И якобы «чужаки» эти говорили на непонятных языках.

– Они говорили по-английски? – уточнил я.

Капрал затараторил как пулемет, что у него всего шесть классов образования (а еще у него жена и двое детей, и вообще он крестьянин и эту войну, в принципе, не одобряет – ну да, в плену сразу проснулось пресловутое «классовое чутье»!) и в иностранных языках он не силен, а на слух может различить разве что шведский язык, а вот с немецким или русским у него якобы уже проблемы. В принципе, это было вполне понятно и неудивительно.

Однако болтливый пленный тут же обнадежил меня, поскольку, по его словам, «господин капитан Самуэлльсоон» несколько раз называл некоторых «чужаков» за глаза «чертовы англичане». При этом и господин лейтенант, и господин капитан, по его словам, держались с этими иностранцами, словно рекруты перед генералом. То есть слушали «чужаков», стоя перед ними чуть ли не навытяжку. При этом «чужаки», обращаясь к этим двум почтенным офицерам на ломаном финском и шведском, якобы называли их исключительно на «ты», что, надо полагать, шокировало рядовой состав.