Книга Гадание при свечах - Анна Берсенева

Они сели за один из белеющих в полумраке столиков, неподалеку от Гоголя, похожего на бравого прапорщика. Шеметов принес из летнего киоска два пластмассовых стаканчика.

– Ничего, – сказал он, отхлебнув из Марининого глоток вина. – Можешь пить без опасений.

Себе он взял водки и выпил ее залпом, не пробуя и не пьянея.

Он сидел напротив, гирлянда лампочек, опутавшая дерево, освещала его лицо – разлетающиеся брови, сомкнутые губы, в уголках которых таилась усталость и печаль, глаза, устремленные на Марину… Руки его, лежащие на столе, казались тяжелыми.

– Мой отец ведь мог здесь и не оказаться, – Марина первой нарушила молчание.

– Здесь – это где?

– Да в России. Его ребенком отсюда увезли, хотя он говорил, что все всегда помнил так ясно, как будто жизнь здесь прожил. И дом свой, и даже кондитерскую на Арбате. Он вырос в Харбине, потом переехал в Лондон, потом учился в Сорбонне. Потом снова вернулся в Харбин, а потом – в Россию, вскоре после Второй мировой войны. Он был врач.

Шеметов молчал, не отводя от нее глаз, и Марина спросила:

– Отчего же ты не спросишь, зачем он это сделал?

Он пожал плечами.

– Зачем спрашивать? Я догадываюсь, отчего человек с такой биографией может захотеть вернуться… Надо думать, дальше карельского поселка его не пустили?

– Да, – кивнула Марина. – Он так и говорил: понял, что Калевала – единственное место, где его, может быть, не тронут. Но вообще-то он всегда был готов к тому, что его могут арестовать в любую минуту.

– Не позавидуешь… – медленно проговорил Алексей.

– Да нет, знаешь, он совсем не боялся. В нем было такое равновесие жизни, какого я никогда больше не встречала. Единственное, чего он боялся, как бы со мной чего-нибудь не случилось. Да и этого не выказывал, и мне с ним спокойно было, легко…

– А мать? – спросил Алексей.

– Я ее не помню совсем, – покачала головой Марина. – Она умерла, когда я родилась. Сердце вдруг остановилось, и ничего сделать не успели, да и не было ничего в деревне… Мне бабушка потом говорила: она думала, отец жить после этого не станет. Но я же осталась, ну и он тоже…

Марина допила вино и вопросительно посмотрела на Алексея. Он по-прежнему молчал и по-прежнему смотрел на нее, не отводя взгляда. Но что было в его глазах?..

– Может быть, пойдем? – спросила она.

– Да, – спохватился он. – Ты отдохнула, но теперь замерзла, правда? Вечера еще холодные, а платье у тебя легкое. Давай-ка ты пиджак мой наденешь.

– А ты не замерзнешь? – спросила Марина.

Она не чувствовала холода, но как только Алексей снял пиджак, поняла, что ей действительно давно уже стало зябко.

– Нет, – махнул рукой Шеметов. – Я вообще привык не мерзнуть. Да ведь и приятно на старости лет почувствовать себя юношей, набрасывающим пиджак на девичьи плечи, – усмехнулся он.

Они быстро дошли до Малой Бронной, повернули к Патриаршим.

– Он ведь в Москве родился, твой отец? – спросил Шеметов. – То-то ты ходишь по ней так, будто жизнь здесь прожила!

– Правда, – кивнула Марина. – Мне, знаешь, кажется, что я ее изнутри чувствую. Иногда вообще – как будто во сне каком-то уже видела и все теперь узнаю легко… А ты здесь родился, на Патриарших, да?

– Да, – кивнул Алексей.

– Но почему же тогда, Алеша?.. – произнесла она медленно и удивленно. – Это ведь совсем чужая квартира – та, где я теперь живу. Она вся не твоя, хотя ты жил в ней. Я так ясно это чувствую – твое несчастье в ней…

Он вздрогнул, быстро посмотрел на нее.

– Я и не был в ней счастлив, – сказал он, помолчав. – И она действительно чужая, потому я и сбежал из нее, как только появилась возможность. Я теперь у Никитских квартиру снимаю, недалеко.

Они подошли к подъезду и остановились рядом с прозрачной лифтовой трубой. Шеметовский «Мерседес» уже ждал неподалеку, охранник курил у машины.

Алексей взял Маринину руку, поднес к губам. Она почувствовала ладонью бугорки на его ладони и подумала мимолетно: не мозоли, а давнее, не исчезающее воспоминание о них.

И тут же, самыми кончиками пальцев, ощутила другое – заставившее ее напрячься…

Она так отчетливо это ощутила, что не обратила внимания даже на то, как долго он не отпускает ее руку в прощальном поцелуе.

– Алеша… – позвала она, и он поднял на нее глаза. – А ведь у тебя сердце болит. Почему ты мне не говорил?

– Да зачем тебе об этом говорить? – поморщился он, но тут же удивление плеснулось в его глазах. – Послушай, Марина, а откуда ты вообще об этом знаешь? Да оно и не болит сейчас.

– По пульсу поняла, – сказала она. – Что же, если сию минуту и не болит? Все равно по пульсу чувствуется.

– Вот это да! – поразился он. – Это что, в Орловской горбольнице такому учат? Или в медучилище?

– Нет, это отец умел. Но он по-настоящему умел, он у китайцев этому учился и многому другому. И я научилась тоже – конечно, не так, как он. Он говорил, что у меня способности есть, хотел, чтобы я тоже врачом была. Да и я хотела… Если бы он не умер так… скоро, все бы у меня вообще по-другому было…

– Послушай, Марина. – Шеметов отпустил ее руку. – Ведь отец твой, наверное, немолодой был человек? Если помнил то, что до революции было?

– Да, – кивнула она. – Ему шестьдесят лет было, когда я родилась. Но ему никто этих лет не давал, этого и представить было невозможно! Он совсем молодым выглядел, а издалека так и вовсе – походка, как у юноши… Он очень на тебя был похож, Алеша, – сказала она неожиданно для себя.

– Да? Что ж, польщен, – глухо произнес Шеметов.

– Правда, очень! Я не думала, что когда-нибудь встречу человека, с которым мне было бы так…

Ей показалось, что он вздрогнул; сумерки совсем сгустились, и холодом тянуло от пруда; его рубашка белела в темноте.

– Спасибо, Марина, – сказал Алексей. – Я поеду, пожалуй. Сейчас-то, вечером, мне легко с тобой стало, а день все-таки был тяжелый. Ты звони мне иногда, хорошо?

– Ну конечно! – ответила Марина, отдавая ему пиджак. – Алеша, тебе хотя бы кардиограмму надо сделать, нельзя так…

– Сделаю, – тут же согласился он – с сомнительной легкостью. – Да ты не волнуйся, не такой я еще и старый. Хотя конечно… Все, женушка! Спокойной ночи. – Глаза у него снова стали насмешливыми. – На приеме ты была лучше всех, глаз не отвести! Поэтому купи себе, пожалуйста, все, что надо для дальнейшей жизни в социуме, и будь готова, как пионерка. Пионеркой ты была, кстати? – спросил он, доставая из внутреннего кармана бумажник.

– Нет, – засмеялась Марина. – Никем я не была. Я вообще в школу почти не ходила. Меня там дразнили, и папа сам со мной занимался. Я экстерном сдавала, а в школе только в старших классах училась. Я же предупреждала, Алеша: у меня странная была жизнь, по всему странная!..