Книга Стильная жизнь - Анна Берсенева

– Папа скоро придет? – спросила она, глядя, как мама нарезает колбасу на пластмассовой, в виде яблока, красной дощечке.

Нож на несколько секунд замер в маминой руке.

– Не знаю, – нехотя произнесла она наконец. – Он не предупредил. Он вообще теперь об этом не предупреждает. – Она положила нож, взглянула на дочь. – И не всегда приходит.

Аля молчала, ошеломленная этими словами.

– Но как это? – совсем уж глупо спросила она. – Почему?

– Почему? – Инна Геннадьевна невесело улыбнулась. – Об этом его надо спросить, наверное. Он мужчина хоть куда, в расцвете лет, у него появились новые… интересы. Такое вот вдруг произошло преображение…

Чего угодно Аля могла ожидать, но только не этого! У ее отца – какие-то «новые интересы»? Ведь совершенно ясно, что имеет в виду мама…

– Да ты что! – испуганно сказала она. – Мам, да быть не может! Он же всегда… Его же даже в гости из дому было не выманить, познакомить с кем-нибудь – и то с трудом! Ты что-то путаешь, мамуля!

– Что было, того уж нет, – ответила Инна Геннадьевна. – Я же врач, Аленька, я вообще-то осведомлена была о том, что так бывает. У мужчины усиленный выброс гормонов в определенном возрасте происходит, а у жены климакс начинается, а ему хочется чего-нибудь новенького… Все я это знала, в институте еще проходили. Но чтобы вот так, как по учебнику… – Она махнула рукой, отвернулась, замолчала, сдерживая слезы, потом повернулась снова. – Это давно уже происходило, неужели ты не видела? Хотя он старался, чтоб ты не заметила… Тебя-то он любит по-прежнему.

– И тебя, мама! – горячо произнесла Аля. – Да это что-то… Не может этого быть, я уверена! Тебе насплетничал кто-нибудь?

– Почему насплетничал? – пожала плечами мама. – Он сам сказал. Когда я уже не могла не спросить. Когда даже такая дурочка, как я, не могла не догадаться. Если бы ты знала, какой это был для меня шок! – Инна Геннадьевна закрыла лицо руками, потом ей удалось совладать с собой, она опустила руки. – Мне же в голову прийти не могло, я о таких вещах всегда слушала настолько отвлеченно, если подруги рассказывали, это настолько не о нас было… Он же всегда твердил: только тот, кто в детдоме вырос, может оценить, что такое семейный уют. Его же и правда никуда из дому было не вытянуть! И вот…

Для Али это известие было не меньшим шоком, чем для мамы. Она тоже хорошо помнила эти отцовские слова, которые он не уставал повторять, когда жена звала его, например, в гости к какой-нибудь своей сослуживице.

Родители Андрея Михайловича были расстреляны еще до войны, он их совсем не помнил. Детдомовское детство прочно сидело в нем, отзываясь особенной, трепетной какой-то, любовью к домашнему покою.

Еще в середине перестройки, как только это стало возможно, он съездил в Ленинград, добился пропуска в архив КГБ и прочитал дело своего отца – питерского инженера, арестованного после убийства Кирова, и матери – совсем юной балерины из кордебалета Мариинки, на которую, как он почему-то считал, была похожа Аля.

С дела даже не разрешили снять копию, не осталось ни одной фотографии. Осталось, наверное, только подсознательное ощущение утраченного семейного счастья, которое и воплотилось в собственной семье.

И что – все это разрушено? И из-за чего – из-за каких-то гормонов?! В это невозможно было поверить, и Аля не верила.

– Конечно, он тебе скажет, что его всегда многое не удовлетворяло, – с мучительной, непрощающей обидой в голосе сказала мама. – Скажет, что я диктовала ему все, что он должен делать, что к его мнению никто не прислушивался. Но что он теперь может сказать! Да еще тебе… Хоть перед тобой-то ему, я думаю, должно быть стыдно.

– А ты, мамуля? – спросила Аля, чтобы как-то отвлечь ее. – Как ты живешь?

– А что я? – Она пожала плечами. – Мне-то ведь не казалось, будто у нас что-нибудь не так было… Живу, как живется, что уж теперь. Дежурств взяла побольше, прихожу поздно, устаю. Смотрю телевизор, потом спать ложусь.

– Так папа, выходит, совсем дома не бывает?

– Почему – бывает. Хотя я не знаю, что лучше: когда его нет или когда есть – совершенно чужой… Просто, наверное, отношения у него с его женщинами не такие, чтобы к ним переселяться. Ночевать не всегда есть где, вот он и является время от времени по месту прописки.

Аля понимала, что надо поговорить с отцом самой. Ей все-таки не верилось, что дело обстоит именно так: какие-то многочисленные женщины, у которых не всегда можно переночевать… Но возражать сейчас маме было бы просто жестоко.

Инна Геннадьевна расспрашивала об Илье, о том, дружно ли они живут, что Аля готовит на обед, говорила, чтобы обязательно пришли вдвоем, только предупредили заранее, а то она редко бывает дома, разве что в воскресенье, да и то если нет дежурств…

Аля отвечала на мамины вопросы, но ей все время казалось: та спрашивает просто так, потому что надо же спросить, как живет теперь ее дочь. Она никогда не видела, чтобы у мамы были такие глаза – пустые, без следа того живого огонька, который всегда вспыхивал в них то возмущением, то радостью.

Даже рассказ о знаменитых родителях Ильи не вызвал у нее особенного интереса.

– Да все у нас нормально, мам, – вздохнув, сказала Аля. – Он меня любит, я его тоже. Пока что я дома, хозяйство осваиваю, – улыбнулась она. – А потом, наверное, работу какую-нибудь мне придумаем.

Прежде мама непременно сказала бы, что надо думать об учебе, надо приобретать специальность. Может быть, она даже догадалась бы, что жизнь у Али вовсе не такая, какую мать может желать для единственной дочери. Теперь же она только кивала, ничему не возражая. Але казалось, что мама даже не слишком вслушивается в то, что она говорит, а думает о том, что будет, когда за дочерью закроется дверь: пустой дом, громкий голос телевизора…

И ничего нельзя сделать, ничего! Побежать к отцу, потребовать, чтобы вернулся, ногами топать, плакать? Или остаться самой? И то, и другое было одинаково невозможно.

– А его родители? – уже на прощание, когда Аля одевалась в прихожей, вспомнила Инна Геннадьевна. – Они ничего ему не говорят? О том, что ты с ним живешь?

– Да нет, – пожала плечами Аля. – Его мама в Америке сейчас, у нее контракт в Голливуде. Илья говорит, такой звезде, как Анна Германова, сейчас здесь совершенно нечего делать, потому что кино почти не снимают, или чернуху одну. Она звонила недавно, со мной очень доброжелательно разговаривала. Сказала, что рада будет познакомиться, когда приедет. А у отца другая семья, Илья с ним почти не общается, странно даже.

– Ну, смотри, – вздохнула мама. – Я не знаю, что тебе сказать, Аленька… Видишь, как вышло: никаких советов о счастье я тебе давать теперь не могу. Все-таки хоть детей постарайся пока не заводить. Господи, ты ведь даже об этом представления не имеешь! Ничему я тебя не научила…

– Мамуля, ну что ты убиваешься? – В глазах у Али опять защипало. – Подумаешь, есть чему учить! Поставлю спираль, и все дела.