Книга Вся правда о русских. Два народа - Андрей Буровский

И таких случаев немало. В крестьянской среде не знали романтики, насмешливо относились к «галантерейному» ухаживанию. Но при этом любовь считалась делом очень серьезным и вызывала не насмешки, а уважение. В этом смысле Тропинина скоре поняли бы туземцы, чем европейцы, куда больше привыкшие скрывать чувства, мельчить, вести параллельные романы, высмеивать «слишком» привязанных к женщине.

Во всех нормальных обществах верхи приучались к большей сдержанности, жили целомудренней и строже низов. Только в воспаленном воображении марксистов могло появиться представление о народе как хранителе нравственных ценностей (народе в специфически русском понимании ― как простонародья, необразованных). Как ни безобразен Версаль, как ни мало привлекательны нравы дворов германских князей, а в хижинах крестьян, в домах городского плебса разврата, грубости и свального греха было гораздо больше.

В России ― наоборот, потому что здесь развращенным европейцам противостояли наивные, малокультурные, но цельные и душевно здоровые туземцы. Разумеется, далеко не всякий помещик заводил крепостной гарем… Но ведь и не всякая крестьянская девушка так уж рвалась в такой гарем. Не так редки самоубийства девиц ― при том что атеисток среди них не было, а утопленниц и удавленниц хоронили вне ограды церкви, как принявших нечистую, не христианскую смерть.

И европейцы, и туземцы знали, что туземцы порядочнее и приличнее европейцев. Европейцы то иронизировали, то уважали, то даже завидовали… Но поделать-то ничего не могли.

Как туземцы оценивали бар… Тоже по-разному, и самый приличный вариант оценок: «дело барское». Мол, нам не понять… Но Бог с ними. А попадаются и высказывания типа «охвицеры те ― что коты мартовские», и «кобеля разодетые». Так современный человек может насмехаться над тем, у кого половая «проблема» сделалась главным содержанием всей жизни в целом.

То же самое и в отношениях родителей и детей. Екатерина II не проявляла к своим детям особой любви. Многие из ее окружения тоже были очень прохладными папами и мамами и практически не проявляли родительских чувств.

Для русских туземцев это было совершенно дико. В их представлении связь родителей и детей священна и неразрывна, и она ― на всю жизнь, даже если у самих детей серебро в бородах.

На пирах Емельян Пугачев частенько говаривал, глядя на портрет Павла I: «Ох, жаль мне Павла Петровича, как бы окаянные злодеи его не извели». Иногда он даже говорил, что сам править не хочет, пусть правит Российской империей его «возлюбленный сынок, Павел Петрович».

И такие слова, и разговоры пьяного Пугачева, советы с приближенными: что ему делать с «негодной Катькой»? Голову ей отрубить, сослать в монастырь или попросту излупить плеткой, да и продолжать с ней жить тихо-мирно… Все это очень располагало к Пугачеву, туземцы читали в этом понятный и привлекательный для них «код» человеческих отношений. Вот поведение Екатерины, подбросившей в сиротский дом одного младенца, фактически отвергнувшая другого… Это понять было труднее.

Уже в XX веке ― такое же взаимное непонимание. Во время Гражданской войны в крестьянском восстании в Меленковском уезде (Черноморье) были «замешаны» 8 реалистов, то есть учеников реального училища ― подростки от 12 до 16 лет. Они были взяты в заложники и расстреляны. Крестьяне могли не очень разбираться в том, что такое реальное училище, но убийство детей ― этого крестьянин, по своей скотской сущности, не понимает. Не вникая в детали, крестьяне растерзали двух комиссаров-убийц. Ответ ― убийство еще 260 заложников.[125]

Если бы кто-то из этих 12-летних мальчиков украл горошину из мешка или прикурил от лампадки, крестьянин мог бы выпороть его до кровавых рубцов (то есть, с точки зрения европейца, проявить ненужную, избыточную жестокость). Но вот парадокс! Русские европейцы, городские люди, способны расстреливать детей. А туземцы (явно уже не думая о последствиях) приходят в ужас и бросаются на палачей.

Различие между семейной жизнью европейцев и туземцев проявлялось чаще и обнаженнее, чем кажется… Взять хотя бы легендарный «подвиг» жен декабристов. Напомню ― весь «подвиг» состоял в том, что жены декабристов поехали в ссылку за мужьями. Да, лишаясь сословных прав и прав состояния, да, оставляя родителей и детей почти без шанса когда-либо увидеться. Но и правда ведь ― весь подвиг состоял всего-то в супружеской верности. На протяжении российской истории миллионы женщин совершали такие же точно поступки, и никто не считал их героинями, а сам поступок ― невероятным подвигом.

Тут, правда, речь шла еще о декабристах, с которых началось «освободительное» движение в Российской империи… Конечно же, все деятели и все сочувствующие охотно приписывали женам сосланных особенный героизм ― как-никак, поддержали политических заключенных! Н. А. Некрасов в своих «Русских женщинах» нашел много прочувствованных слов о княгине Волконской и княгине Трубецкой.[126]

Для очень многих эти двое ― и есть те самые жены декабристов, совершившие свой невероятный, помрачающий ум подвиг. Но декабристов было, как мне помнится, не двое. Как-то побольше.

Верховный суд признал виновными по делу 14 декабря и приговорил к различным мерам наказания 121 человека. Из них 23 были женаты (считая Ивана Анненкова, который официально не оформил брак). То, что женатых было немного, можно объяснить сравнительной молодостью осужденных: из 23 женатых декабристов семеро не достигли 30 лет… Офицеры, состоящие на службе, в большинстве случаев связывали свою женитьбу с выходом в отставку. Это обстоятельство также объясняет незначительное число женатых.[127]

Так вот ― жены дворян-декабристов выборы сделали очень и очень различные.

А. И. Давыдова рассовала по богатым родственникам шестерых детей (!). А. Г. Муравьева поручила заботам бабушки двух маленьких дочек (старшей три года) и новорожденного сына. Н. Д. Фонвизина, единственная дочь престарелых родителей, оставила их с двумя внуками, двух и четырех лет. М. Н. Волконская уехала в Сибирь, когда ее сыну не было и года. А. В. Розен, по настоянию мужа, задержалась с отъездом, ожидая, когда подрастет сын. М. К. Юшневской не разрешили взять с собой дочь от первого брака. У будущей жена Анненкова, Полины Гебль, также была дочь, оставшаяся с бабушкой.

Расставалась, имея очень мало надежд на то, что когда-либо свидятся.

В Петропавловской крепости умер Иван Поливанов, его жена, 19-летняя Анна Ивановна, урожденная Власьева, уже во время суда над мужем «теряла от печали рассудок».