Книга Голубые огни Йокогамы - Николас Обрегон

Ивата.

Это имя вызывало у него во рту неприятный привкус. Задумывался ли когда-нибудь Ивата о том, как это повлияет на ребенка? Не говоря уже о чувствах Клео и Ниины. Таба всегда считал, что у него идеальная семья. Так почему Ивате так легко удалось ее разрушить? И как ему могло не хватать такой женщины, как Клео? Она была невероятно яркой. Однажды, на одной из вечеринок, он даже подумал, что влюблен в нее. Однако идея пригласить Клео на свидание, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней, казалась ему совершенно дикой. Как такое вообще пришло ему в голову?

Таба вытер лоб трясущейся рукой. Он покрылся потом, несмотря на холодный воздух, наполнивший комнату. Психотерапевт все еще говорил, кивком головы акцентируя самые важные мысли своего дорогостоящего сеанса.

Что за херня…

Таба затушил сигарету. Он прекрасно понимал, что с ним происходило — морочил себе голову, занимаясь бессмысленным самокопанием.

Ивата никогда бы этого не сделал. Что особенного нашла в нем Хосико? Таба не переставая задавал себе вопросы, на которые невозможно найти ответы. И постоянно думал об Ивате. Не о реальном Ивате, не о человеке с мышцами, волосами и кровью, а об образе, созданном кривыми зеркалами — отражающими и подчеркивающими каждый недостаток Табы.

В каждой черте характера, в каждой клеточке тела Иваты Таба чувствовал превосходство. Любая особенность этого человека превращалась в его глазах в нечто недостижимое. Он много раз видел Ивату в раздевалке полицейского участка Тёси, но никогда не смотрел на него как на мужчину.

Рядовой коп — такой же обычный, как синие скоросшиватели на полках, шкафы с вещдоками или вкус плохого кофе из автомата. Однако поведение Хосико заставило его думать об Ивате как о мужчине. Ива-та ниже его ростом, он язвителен и имеет привычку действовать быстро и решительно. Очевидно умнее. И даже обладает некоторой элегантностью.

Таба — высокий, что большая редкость для японца, — в его семье даже шутили о неизвестных монгольских предках. Что увидела в Ивате Хосико, чего не видела в самом Табе? Может, он был слишком тупым и грубым. Возможно, ему недоставало нежности или он не проявлял к жене достаточной привязанности.

Таба догадывался, что если он решится посмотреть фактам в глаза, то поймет, что жена больше его не любит. Более того, возможно, ненавидит. Он даже был способен понять, почему Хосико так поступила. Но его напарник?

Теперь ему казалось, что Ивата в последнее время и правда был не в себе. С появлением ребенка Ивата стал замкнутым, раздражительным и некоммуникабельным. Уже год как. Он почти никогда не отвечал на простые вопросы коллег о доме, ребенке и планах на будущее. Не поддерживал шуток о ворчливых женах. Но, несмотря на это, Таба никогда не сомневался в том, кем на самом деле для него был Ивата, — его напарником. Это была данность. Да, они никогда не делились секретами и не были вместе под пулями. Их нельзя было назвать друзьями. Однако их сближало нечто большее, чем просто публичные обязательства и служебные проблемы. Ивата прикрывал его. Бился с ним бок о бок. В самых отчаянных ситуациях травил анекдоты. И хотя они не соглашались друг с другом почти ни по одному вопросу, делили на двоих одну глубокую привязанность — рабочие будни. И автомобиль, стол, комнату для допросов… Практически все звенья работы требовали их совместных усилий, подобно батарейкам в игрушке.

Но это прежде. В какой-то момент Ивата перестал быть его напарником.

Таба думал о жене.

Кто знает, любил ли он еще Хосико — он уже давно перестал размышлять об этом. Но то, что Ивата мог запасть на его жену, ему даже в голову не приходило — ведь тот женат на красивой американке с зелеными глазами. Так что он нашел в тощей и угрюмой женщине из их захолустья?

Табу до сих пор удивляло, что он почти не испытывал ревности. Но вот что действительно вызывало в нем страшное отвращение, так это то, что Ивата разрушил его привычную жизнь. С шутливой болтовней в офисе, остротой ощущений во время допросов, чувством удовлетворения от закрытого дела, размеренностью существования.

Очевидно, кого-то из них теперь переведут на другой участок. И вряд ли им станет Ивата — один из лучших детективов, не говоря уже о том, что не Ивата, а Таба устроил скандал в офисе. И даже пытался ударить Ивату, хотя это выглядело крайне неубедительно.

— Надеюсь, вы не станете скрывать от меня…

— Знаете что? — Таба прервал собеседника на полуслове. — Главное, что я чувствую, — это желание отомстить. Так и запишите. Но не беспокойтесь, я не стану ему ничего делать — напарнику то есть, да и ей тоже. Что случилось, то случилось. Но я нестерпимо хочу, чтобы с ним случилось что-нибудь ужасное, понимаете? И тогда я приеду, чтобы насладиться каждым моментом происходящего. Вот, собственно, и все, что я хотел вам сказать.

Наступило долгое молчание, которое прервал звонок телефона Табы. Психотерапевт попытался протестовать, однако Таба поднял палец, призывая его замолчать.

— Да, шеф?

— Таба, вы где?

— Я на сеансе.

— Вы еще не слышали?

— О чем?

— Об Ивате. Мне нужно, чтобы вы прямо сейчас отправились к маяку.

При упоминании имени Иваты мгновенный, подобно фотовспышке, приступ ярости охватил Табу. Его бесило и то, что Моримото знает о его унижении, и то, что Моримото наверняка думает, что Та-ба будет вести себя, как будто ничего не произошло. Или же шеф ожидает, что он изольет ему свою душу. Таба сжал пальцами переносицу. Ему так и хотелось проорать: «Да пошел этот Ивата на хер». И добавить: «Надеюсь, это труп Иваты валяется там в скалах». Ему очень хотелось гаркнуть: «На хер вас всех, и Ивату, и полицейский участок Тёси, и терапию, и самого Моримото».

Но Таба просто вздохнул:

— К маяку… Еду.

Через час с небольшим он остановился на парковке возле маяка Инубосаки. Территорию вдоль бухты огораживала полицейская лента. Люди в форме удерживали журналистов на расстоянии, не делая исключения даже для токийских телевизионщиков. Поодаль стоял шеф Моримото, глядя на бьющиеся о берег волны. Он с самым серьезным видом подозвал к себе Табу.

— Шеф.

— Таба.

— Что у нас есть?

— Ивата. Тебе нужно с ним поговорить.

— О чем? Вы же знаете, что случилось между нами. Нам не о чем говорить.

Моримото указал на карету скорой помощи, стоявшую у края обрыва, где завернутый в одеяло сидел Ивата — с открытым ртом и лицом, лишенным всякого выражения. Табе доводилось видеть немало людей и на кушетке скорой помощи, и находившихся в состоянии шока. Но такого — никогда. Казалось, что Ивата напялил на себя какую-то дурацкую маску.

Внезапное осознание очевидности происходящего обрушилось на него с чудовищной силой.

— А где Клео? Где ребенок?