Книга Игра в классики - Хулио Кортасар

— Должно быть, внутреннее воспаление, — говорит сеньора де Гутуссо. — Черная болезнь называется.

— Это болезнь души, сеньора. Мой муж поэт, поверьте мне.

Запершись в туалете и уткнувшись в полотенце, Травелер плачет от смеха.

— Может, у него аллергия какая? Мой малыш Витор, видите, он играет среди цветов мальвы и сам как цветочек, разве не так, так вот, когда у него бывает аллергия на сельдерей, он делается похожим на Квазимодо.[460] Его карие глазенки совсем заплывают, ротик раздувается, как у жабы, иной раз пальцы на ногах раздвинуть не может.

— Раздвигать пальцы на ногах не так уж обязательно, — говорит Талита.

Из туалета слышатся сдавленные хрипы Травелера, и Талита тут же меняет тему разговора, чтобы отвлечь сеньору де Гутуссо. Тем не менее Травелер обычно выходит из своего укрытия совсем опечаленным, и Талита относится к этому с пониманием. О понимании Талиты надо сказать особо. Оно состоит из иронии и нежности, будто она смотрит на Травелера издалека. Ее любовь к Травелеру слепилась из мытья кастрюль, ночной бессонницы, терпеливого выслушивания его ностальгических фантазий и его пристрастия к танго и игре в наперстки. Когда Травелер грустит, размышляя о том, что он так нигде и не побывал (Талита знает, что дело совсем не в этом, причина его тоски в другом), надо просто быть с ним рядом, заваривать ему мате, следить за тем, чтобы у него не кончилось курево, — словом, выполнять все обязанности женщины при мужчине, оставаясь при этом в тени, а это не так легко. Талита очень счастлива с Травелером, она очень любит цирк и всегда расчесывает кота, который умеет считать, перед его выходом на арену, кроме того, директор поручил ей вести платежные счета. Иногда ей кажется, что она гораздо ближе, чем Травелер, ко всем этим элементарным глубинам, которые его так заботят, однако любой намек на метафизику ее немного пугает, и она в конце концов убеждает себя, что только он способен пробуравить пространство, из которого забьет черная, маслянистая струя. Все это носится в воздухе, ощущается в словах и образах, как это ни назови — улыбкой, любовью, цирком или самой жизнью, если уж так надо, чтобы у всего непременно было название, каким бы далеким от истины и ужасным оно ни было, все равно вынь да положь.

Тем не менее, в своих масштабах, Травелер — человек действия, так называемого action. Ограниченного action, как говорит он сам, — он же не убивает всех, кто попадется под руку. За четыре десятилетия он прошел несколько разных этапов: футбол (в колледже он был центральным нападающим, не так уж плохо), спортивная ходьба, политика (месяц в тюрьме Девото, в 1934-м), разведение кроликов и пчел (ферма в Мансанаресе, через три месяца дело развалилось, кролики подохли, а пчелы улетели), авторалли (второй пилот у Маримона, в Ресистенсии[461] машина перевернулась, три сломанных ребра), столярные работы (починка мебели, бывшей в употреблении и выброшенной на помойку, полный провал), женитьба и субботние прогулки по проспекту Генерала Паса[462] на взятом напрокат велосипеде. Результатом этой разнообразной деятельности было то, что он собрал массу полезных сведений, выучил два языка, легко писал, приобрел несколько иронический интерес к теологии и стеклянным шарам[463] и даже попытался вырастить корень мандрагоры, посадив картошку в ящик с землей, удобренной спермой, после чего картошка начала расти, как ей и полагается, и заполонила весь дом, опутав окна, так что Тали-та, тайком вооружившись ножницами, вынуждена была вмешаться, Травелер это заподозрил, исследовал картофельный стебель и смиренно отказался от не в меру разросшейся мандрагоры, волшебного корня Alraune,[464] который с детства не давал ему покоя. Иной раз Травелер намекает на какого-то двойника, которому якобы больше повезло, чем ему, но Талите, неизвестно почему, это не нравится, она начинает беспокоиться, обнимает его, целует и делает все возможное, чтобы оторвать его от подобных мыслей. Или она ведет его посмотреть на Мэрилин Монро, от которой Травелер без ума, и, сидя в темноте кинотеатра «Президент Рока[465]», изо всех сил старается не ревновать к чисто художественному образу.

(-98)

38

Талита не была уверена, что Травелера обрадовало возвращение на родину друга юности, поскольку первое, что сделал Травелер, услышав, что некий Орасио в принудительном порядке был водворен в Аргентину на судне «Андреа С», он пнул циркового кота, который умел считать, и заявил, что жизнь — сплошное дерьмо. Тем не менее он отправился в порт вместе с Талитой и котом, умевшим считать, которого посадили в корзинку. Оливейра вышел из-под навеса таможни с небольшим чемоданом и, увидев Травелера, поднял брови не то удивленно, не то сердито.

— Что скажешь, че?

— Привет, — сказал Травелер, пожимая ему руку с неожиданным для Оливейры волнением.

— Ну раз так, пойдем в портовую парилью,[466] поедим копченых колбасок.

— Познакомься, моя жена, — сказал Травелер, указывая на Талиту.

«Очень приятно», — сказал Оливейра и протянул руку, едва взглянув на нее. И тут же спросил, что это за кот и почему его принесли в порт в корзинке. Талита, обиженная такой встречей, нашла Оливейру в высшей степени неприятным и заявила, что возвращается в цирк вместе с котом.

— Ладно, — сказал Травелер. — Поставь корзинку в комнате у окна, сама знаешь, в коридоре ему не нравится.

В парилье Оливейра накинулся на копченые колбаски, жареные сосиски и красное вино. Поскольку говорил он мало, Травелер рассказал ему про цирк и про то, как он женился на Талите. Он коротко обрисовал ситуацию в стране в области политики и спорта, особо остановившись на взлете и падении Паскуалито Переса.[467] Оливейра сказал, что в Париже ему случалось видеть Фанхио[468] и что Кривоногой был какой-то сонный. Травелер почувствовал, что проголодался, и заказал потроха. Ему понравилось, что Оливейра с улыбкой взял первую родную сигарету и с удовольствием ее выкурил. Второй литр вина они заказали на двоих, и Травелер заговорил о своей работе, о том, что не теряет надежды найти что-нибудь получше, то есть поменьше работать и побольше получать, он говорил и все ждал от Оливейры каких-то слов, он и сам не знал каких, хоть какого-нибудь ориентира, который помог бы им обрести почву под ногами после столь долгой разлуки.