Книга Людовик XIV, или Комедия жизни - Альберт-Эмиль Брахфогель

А что, если ей расставлена ловушка? Если в это самое время у нее в доме производится обыск? Там найдут патера Лашеза и массу компрометирующих бумаг, писем… Холодный пот выступил у нее на лбу…

— Пожалуйста, вас просят! — раздался тот же голос.

Франсуаза очнулась. Она поспешно встала, но едва держалась на ногах. Мараметт отворил настежь дверь в соседнюю комнату, и — великий Боже! Не сон ли это?.. — Франсуаза очутилась перед лицом самого Людовика XIV.

Несколько минут длилось молчание. Король внимательно осматривал просительницу.

— Вдова Скаррон?

— Точно так, ваше величество!

— На какие средства вы жили после смерти вашего мужа?

— Мне помогают друзья.

— Неужели вам, здоровой, молодой женщине, не совестно жить подаяниями ваших друзей?

— Не только совестно, сир, но в высшей степени унизительно! Принимая пособия, я становлюсь зависимой от моих благодетелей в нравственном отношении — и должна разделять их принципы, убеждения, даже если вовсе не сочувствую им…

— И потому вы, чувствуя наконец угрызения совести, решились освободиться от тлетворного влияния ваших друзей и обратились за милостыней к нам?..

Скаррон побледнела.

— Я не понимаю, на что ваше величество намекаете.

— Будто бы? Мы хотим спросить, не раскаиваетесь ли вы в тех благочестивых предприятиях, ради которых ваши благородные друзья дают вам подачки?

— Я никогда не думала, — проговорила Франсуаза дрожащим голосом, — что короли, которые стоят на такой недосягаемой высоте, имеют время и охоту издеваться над несчастными бедняками, которые обращаются к их милосердию!.. Позвольте мне удалиться!..

Она хотела поклониться, но зашаталась и почти без чувств упала к ногам Людовика XIV.

Король был добр от природы, он никак не ожидал, что его слова произведут такое потрясающее действие, и ему стало чрезвычайно жаль эту бедную женщину, так беспомощно лежавшую у его ног. Он заботливо приподнял ее и довел до кресла, потом достал золотой флакон с каким-то спиртом и заставил ее понюхать. Через несколько минут Франсуаза пришла в себя, открыла глаза и с бесконечной признательностью взглянула на короля.

— Благодарю вас, сир, мне лучше! — проговорила она, возвращая флакон.

— Оставьте у себя этот флакон на память о том, что король Людовик Четырнадцатый умеет быть великодушным даже и к своим врагам, и притом же, — прибавил он, улыбаясь, — он может еще пригодиться вам в течение нашего разговора. Приглашая вас сюда, мы имели в виду поговорить не об одной только пенсии. Нам достоверно известно, что в вашем доме бывают собрания, которые под личиной религиозных бесед имеют целью составление самых возмутительных заговоров против короля и государства!

— Великий Боже! — воскликнула Франсуаза и закрыла руками свое бледное лицо.

— Как видите, мы имеем весьма точные сведения. Вы, конечно, понимаете, что нам стоит только черкнуть пером — и все ваши достойные друзья переселятся на вечное житие в Бастилию, где уж им, конечно, не придется больше сочинять разные истории о перчатках и мнимо умерших сыновьях Гастона Орлеанского. Но чувство собственного достоинства не позволяет нам обратить внимание на этих грязных, мелких людишек! Что же касается вас, мадам, то мы не только прощаем все ваши заблуждения, но, кроме того, желая сделать вас совершенно независимой от этого преступного общества, назначаем вам пенсию в две тысячи ливров!

— Ваше величество! — воскликнула Франсуаза вне себя. — Я не смею… не должна принять эту милость! Я…

— Ни слова более! Пусть угрызения вашей совести будут единственным наказанием за все ваши проступки.

Король кивнул ей головой и хотел удалиться, но Скаррон загородила ему дорогу. Она бросилась перед ним на колени и схватила его за руки:

— Государь! Делайте со мной, что хотите!.. Бросьте меня в Бастилию, подвергните всей строгости закона, но прежде выслушайте меня!.. Я могу перенести все на свете, все мучения, все пытки, но только не презрение Людовика Четырнадцатого, для которого я готова пожертвовать и своей жизнью, и спасением своей души, и о котором я день и ночь беспрестанно думаю!.. С самого детства меня преследовали величайшие несчастия, но я точно каким-то чудом оставалась цела и невредима! Мне невольно начала приходить мысль, что Бог не напрасно сохраняет мне жизнь, что Он, вероятно, предназначает меня для какой-нибудь великой цели… В тысяча шестьсот пятьдесят втором году, когда я в первый раз увидела вас во время торжественного въезда в Париж, какой-то тайный голос шепнул мне: «Вот тот, ради кого Господь спасал тебя, вот кому ты должна посвятить всю твою жизнь, все силы и способности».

Ироническая улыбка скользнула по губам короля.

— Продолжайте, мадам, ваш рассказ делается занимательным.

— Смейтесь, смейтесь, сир! Я знаю, что мои слова не только кажутся вам смешными, но, может быть, вы принимаете меня даже за безумную, которой было бы приличнее сидеть в доме умалишенных, нежели говорить с великим монархом. Но погодите, — продолжала она каким-то торжественным, пророческим голосом, — придет время, когда счастье, слава, весь этот блеск и величие потеряют для вас всякую прелесть, надоедят, опротивеют вам, когда королевское сердце почувствует пустоту, пресыщение этой суетной жизнью!.. Тогда ничтожная, смешная женщина, которая стоит перед вами, придет и успокоит измученное сердце короля своей святой, неизменной любовью!.. Тогда вдова Скаррон станет лучшим другом великого Людовика!..

Улыбка давно уже сбежала с лица короля. Точно какая-то непреодолимая сила влекла его к этой бедной женщине, смотревшей на него огненными глазами. Он видел, что это не комедия, не притворство, а глубокий, способный на величайшие жертвы энтузиазм.

— Если ваша преданность действительно так велика, как вы говорите, то нам остается только радоваться приобретению нового друга! Теперь, располагая пенсией в две тысячи ливров, вы можете быть совершенно независимой от тех друзей, с которыми нужда делает вас невольной союзницей! Ваша совесть и ум должны научить вас, как и чем быть нам полезной, а мы с благодарностью примем ваши услуги!

Франсуаза была так взволнована, что не могла отвечать, по ее бледному лицу текли слезы.

Король позвонил, вошел Мольер.

— Проводите госпожу Скаррон домой.

Людовик приветливо кивнул им головой и удалился. Мольер и Франсуаза молча пробирались по темным улицам Парижа. Поэт считал нескромным расспрашивать свою спутницу о результате ее свидания с королем, а Франсуазе было не до разговоров. Поравнявшись с церковью Святого Фомы, вдова остановилась.

— Благодарю вас, Мольер, теперь я могу дойти и одна. Я никогда не забуду услуги, которую вы оказали мне сегодня. Доброта короля превзошла все мои ожидания: мне назначена пенсия в две тысячи ливров. Спокойной ночи!

— Вот как! — прошептал изумленный поэт. — Это что-то странное!