Книга Лето Виктора Цоя - Юрий Айзеншпис

И все-таки я учился в лучшей школе, меня устраивали в разные секции, чтобы не проводил досуг на улице: и в музыкальную, и в хореографическую, и резьбы по дереву.

Приобщение к спорту тоже заслуга родителей. Прежде всего, конечно, мамы. Я гордился, как здорово она гасила по мячу на волейбольной площадке, как здорово плавала, и старался от нее не отставать, хотел, чтобы и она мной гордилась…

А когда я заканчивал школу, отца стало интересовать, кто меня окружает, с кем общаюсь. Иногда советовал: с этим не дружи, не водись, а вот этот хороший парень. Иногда я прислушивался к советам, иногда – нет, ибо все-таки сам давал оценку своим знакомым. Чем, наверное, слегка раздражал. Куда сильнее их шокировали мои увлечения импортными пластинками. Моя страсть к западной музыке и потребность ее громко слушать особенно нервировали папу и сами по себе, и тот факт, что из-за плохой изоляции все это наверняка известно соседям. А о чем там поют, может, о чем-то враждебном, позорном?.. В общем, не только обычный конфликт отцов и детей, но и в чем-то идеологические разногласия. Они, коммунисты и в целом весьма идейные люди, понимали, что поступление в Россию пластинок нелегально. И хотя никаких подробностей я не сообщал, явно подозревали, что я ходил на черные рынки, производил какие-то обмены, вел деловые разговоры, обрывки которых наверняка доходили до их ушей.

Вообще, отца я запомнил строгим и суровым и в то же время очень человечным. Приходя в хорошее настроение, он много смеялся, рассказывал анекдоты. Когда к нам наведовались гости, мог вполне артистично играть за столом какую-то роль, а уж тамадой-то бывал почти всегда. Но строгость в отношении меня подчас казалась мне чрезмерной. Нет, побоищ и драк не было, но мог отвесить оплеуху, мог и в угол поставить, и даже в зрелом возрасте, когда я стал старше. Я сдачи не давал и спокойно выслушивал его брань, в крайнем случае сбегал из дома. Мама, конечно, совершенно другое: ей мог многое доверить, к ней приходил за лаской и сочувствием.

Самое же тяжелое испытание для них, конечно же, мой арест. Думаю, они частично догадывались, чем я занимался, хотя старался свои деяния максимально скрывать. Находя в моей комнате большое количество иностранной валюты, товары, которые и в глаза не видели, они жутко переживали, они предупреждали: «Сынок, хватит, тебя ждет тюрьма. Это ведь незаконно!».

Все время, пока я сидел, отец боялся осложнений на работе, в отличие от мамы, которая боялась только за меня. Она внутренне более свободный человек, очень мужественный, очень настоящий, как миллионы таких же рядовых коммунистов, прошедших войну и все трудности. Отец же при первой возможности припоминал причиненные мною неудобства и расстройства, но не со злобой. С каким-то глубинным сожалением. Но не со злобой. По-моему, он прежде всего винил себя, что не мог меня воспитать, не мог остановить мои преступные поползновения.

Когда же я попался во второй раз, тут папа меня просто возненавидел. Каких только слов я не услышал – и отщепенец, и негодяй, и враг. Он очень переживал, и ненависть боролась в его сердце с отцовскими чувствами. И в итоге они побеждали, он мог говорить разное, даже убить грозился, но, когда дело доходило до конкретики, требовалось приехать в зону или перевод сделать…

После моего окончательного выхода на волю отец умер через год, не дожив дня до своего 73-летия. Меньше чем через год не стало и мамы: в августе она поехала в Белоруссию на очередной слет фронтовиков. Там, среди своих, среди однополчан, ее и подстерегла смертельная болезнь сердца. Сердца, которое столько вынесло из-за меня.

Спасибо за все.

И простите.

«Технология», не помнящая родства

На начало 90-х годов пришелся расцвет моего бизнеса. Помимо особенно удачного в коммерческом смысле «Черного альбома», я провел еще ряд успешных операций. Например, на ниве алкоголя в рамках американской компании «Трейдинг», одной из первых получивших лицензию для работы на российском рынке. Компания занималась продажей водки, спирта и элитных напитков, реализовывала стоки обанкротившихся фирм. Вскоре мои капиталы существенно превысили очень звучную по тем временам цифру в миллион долларов. К сожалению, в рублевом эквиваленте. Я говорю «к сожалению», ибо как-то улетел в Америку отдохнуть, а вернулся оттуда в несколько раз менее состоятельным. Я попал под замену денег.

Возможно, здесь проявилась определенная недальновидность, ведь многочисленные друзья советовали вкладывать в товар, в цветной металл, в рулоны полиграфической бумаги. Они так и поступили и многократно увеличили свое состояние. Ну а я… Думаю, чисто биржевые сделки меня мало интересовали, и я всегда четко определял свою стихию как шоу-бизнес, хотя и понимал его сравнительную ограниченность.

Например, по сравнению с банковским. Вот Миша Одельнов – в прошлом музыкант, один из учредителей московского рок-клуба. Вначале они проводили концерты, попутно привозили музыкальную аппаратуру и насыщали рынок Москвы. Потом повезли микрофоны и синтезаторы в другие города, в республики. А потом решили создать банк. Помню их первый офис: переулок у метро Таганская, жилой дом, на первом этаже почти всегда открытые двери в обе стороны. Две квартиры по три-четыре комнаты в каждой, максимум двести метров. Потом Миша как-то выпал из пределов моего зрения, несколько лет не виделись. Когда встретил – у него уже офис в районе Курского вокзала, целый этаж. А еще несколько лет спустя я встретил совершенно другого человека – вице-президента Флора-банка, богатого, на роскошной машине, уверенного в себе нового русского. И банк уже расположился в современном большом здании.

Но, если подобные финансовые организации всегда находились вне сферы моих интересов, остается вопрос, почему же я так и не создал серьезной структуры в рамках шоу-бизнеса. Что тут сказать, в ежедневной текущей работе с артистами как-то не думал об этом, хотя повсюду мои друзья снимали офисы, зачинали маленькие компании. Я даже не особо понимал, зачем они это делают, а они пытались пристроиться в шоу-бизнесе. И создать шоу-бизнес.

Мой друг Боря Зосимов, ютясь в двух комнатушках на Серпуховском валу, пытался создать некое подобие продюсерской фирмы, выпускать журналы, производить программы для ТВ. На канале «2×2» его программы сначала появлялись пару раз в неделю, затем все чаще и чаще. Помимо этого, он привозил в Россию западных эстрадных звезд, на канале стал периодически вещать МТВ. А потом и круглые сутки. Лисовский тоже имел небольшое концертное бюро, но, когда появилась реклама, коммерческое телевидение, он понял: суть в этом, бизнес будущего. Ныне крупнейшие рекламные агентства, тот же «Видео-Интернешнл», тоже начинались с одной комнаты. В свое время и я делал концерты успешно благодаря тому, что лично знал сотрудников ТВ, в чьем ведении находилась реклама. Еще не монополизированная. Нужно – сделали! Но Айзеншпис приносил рекламу только концертов, а Лисовский – крупных производителей ходовых товаров. Чем больше приносил, тем больше выстраивал отношения. Стал своим человеком и взял власть.

Я же настолько плотно занимался артистами, настолько безраздельно этим увлекался, что не обращал внимания, как вокруг люди создают бизнес, работают на перспективу. Даже слегка скептически смотрел: кто-то на поле, кто-то в лесу, каждый занимается своим делом, не было соревновательного интереса доказывать кому-то, что ты более крут. Ведь раньше я был явно богаче большинства, мне деньги уже капали, а у них виднелась лишь мутная перспектива. Но оказалась, что строить бизнес в рамках шоу-бизнеса, хотя бы одну из его частей, более выгодно и перспективно, чем продюсерская работа в чистом виде. Мощные компании постепенно стали отхватывать сегменты рынка, кто-то удачнее, кто-то менее, кто-то разорялся, а кто-то укрупнялся за счет разоренных.