Книга Горький квест. Том 1 - Александра Маринина

— Тогда перерыв на десять минут, можно оправиться и покурить.

— Я потерплю.

— Ну а я вообще не курю, — рассмеялся Гримо. — Это выражение такое. Не слыхал никогда?

— Нет, — признался Сергей. — Вам еще кофе сварить?

— Свари.

Актер походил по квартире, помахал руками, зашел в ванную, сполоснул лицо прохладной водой.

— Ты почему не записываешь ничего? — вдруг строго спросил он. — На память надеешься? Вот завтра утром тебя спросят, а тебе и сказать нечего.

Ох, елки-палки! Он совсем забыл, что нужно будет отчитаться о «зацепившем». Правда, до настоящего момента зацепили его только слова о жизни без ответственности, но ведь и их нужно процитировать. Сергей схватил блокнот, взял лежащую на столе книгу, начал листать с самого начала, чтобы найти нужное место. Выписывать цитату целиком было лень, он давно уже отвык делать записи, все, что можно, вносил либо в компьютер, либо в телефон или айпад. Но вроде бы этот главный, американец, сказал, что можно делать пометки на полях. Найдя цитату, Сергей отчеркнул ее карандашом, а в блокнот вписал только номер страницы. Вот так будет отлично: всё быстро найдется.

Неутомимый Гримо читал до самого вечера, делая десятиминутные перерывы каждые полтора-два часа. Сергей варил ему и себе кофе и два раза во время перерывов бегал в буфет к Надежде Павловне за бутербродами и булочками с вареньем.

— Может, вам ужин принести? — предложил он вечером. — Давайте я попрошу Надежду Павловну, она даст навынос. А посуду я ей потом верну.

— Не даст, — отрезал актер. — Не положено. Навынос можно только то, что из буфета. А столовское едят строго по месту подачи. Если не хочешь прерываться — сходи в магазин, возьми десяток яиц и колбаски кусочек, сало у нас еще осталось, так что можем хорошую яишенку забабахать. Сумеешь?

— Сумею, конечно, но куда нам десять яиц? В нас разве влезет столько?

— А никого не волнует, что там и сколько в кого влезет, яйца продаются только десятками и никак иначе.

Сергей представил себе очередную сцену с продавщицей и поежился. Но идти в столовую и видеть других участников, а возможно, и разговаривать с ними отчего-то хотелось еще меньше. «Боюсь я их, что ли? Да вроде нет, с чего мне бояться… Почему они все так неприятны мне? Потому что конкуренты? Наверное. Я не боец. Я не умею выдерживать конкуренцию, я ее избегаю. Неужели я трус? Или слабак? Надо же, как странно: никогда прежде я об этом не задумывался. Нужно было вляпаться во всю эту дикую историю с прочтением Горького и с погружением в семидесятые годы, чтобы начать думать об этом. Чудеса!»

Он спустился к Надежде Павловне, предусмотрительно взяв пакет, внутренне подобравшись и выставив вокруг себя частокол из иголок. На этот раз продавщицу изображала та самая Ирочка, которая «от тридцати пяти до пятидесяти». Она не кричала и не хамила, «ее» продавщица вообще не произнесла ни слова, обслуживала молча, но при этом обливала покупателя таким холодным презрением, что уж лучше бы орала, как та, в овощном. Яйца в пакет она складывала с таким остервенением, что Сергей только диву давался: как хрупкая скорлупа выдерживает? Кусок колбасы, отрезанный от вынутого из холодильника батона, она не положила на весы, а швырнула, при этом стрелка весов заметалась, как бешеная, а продавщица, не дожидаясь, пока стрелка остановится, молча завернула колбасу в грубую серую бумагу и карандашом нацарапала на краешке цену. После чего уже завернутую колбасу швырнула на прилавок. И все это в гробовом молчании и с выражением неистребимой ненависти ко всему человечеству.

Однако второй магазинный опыт прошел для Сергея намного легче. Он-то, спускаясь по лестнице, боялся, что будет так же ужасно, как в первый раз, но сейчас он отнесся ко всему происходящему почти равнодушно. «Человек ко всему привыкает, — думал он, — вопрос только в том, насколько быстро. Я пережил разочарование в близких, потерю работы, жизнь грузчика, я привык и смирился. И к обычаям советского времени привыкну. Если, как говорит Гримо, все люди так жили, то почему я не смогу?»

Он пожарил на сале яичницу с колбасой, они с Гримо поужинали и продолжили чтение.

— Тут по объему часов на одиннадцать-двенадцать голосовых, — сказал актер, опытным взглядом оценивая толщину книги. — Я-то договорю, я тренированный, в последние годы подрабатывал начитыванием аудиокниг, а вот ты дослушаешь ли? Или, может, хватит, дальше сам дочитаешь?

— Я бы послушал, — умоляюще проговорил Сергей. — Если вы не устали.

Они начали читать примерно в половине одиннадцатого утра, значит, к полуночи книга должна закончиться. Ну, еще час накинуть на перерывы. Все равно времени, чтобы выспаться, остается более чем достаточно.

* * *

— Не буду я читать этот отстой, — упрямилась Маринка. — Ну это ж просто застрелиться на месте — Горького читать! У меня есть более важные задачи.

— Твои задачи ты все равно не решишь, если не пройдешь отбор, — уговаривала ее Наташа, которая к перспективе прочитать за один день роман классика советской литературы отнеслась гораздо более спокойно, чем ее подруга, но тоже без энтузиазма. Читать она не очень любила, предпочитала слушать, сидя или лежа с закрытыми глазами и в наушниках, да и слушать она любила песни, а вовсе не книги про революционное движение.

Очень хотелось забить на все… Но Маринка права: есть цель, есть задача, и нужно преодолеть себя и постараться. Теперь, после знакомства с Назаром Захаровичем, Наташе еще сильнее хотелось попасть на так называемое основное мероприятие и не только прожить месяц в отрыве от раздражающей современной жизни, но и познакомиться поближе с человеком, который хорошо знает и, вероятно, любит то же, что так нравится самой Наташе.

— Ты хочешь подлезть к американцу, но трех дней тебе на это не хватит, а вот за месяц вполне справишься, — сказала Наташа. — Так что не скули, придется читать.

— Сама читай, — огрызнулась Маринка. — Потом мне расскажешь.

Пришлось потратить еще некоторое время, чтобы напомнить подруге: завтра будет не контрольная по содержанию, а ответ на вопрос о том, что именно произвело наибольшее впечатление.

— Ну ладно, прочитаешь и скажешь мне, что там произвело на тебя впечатление, а я повторю своими словами. Я же понимаю, в чем прикол.

— В чем?

— Да ясен пень, в том, чтобы развенчать идеи революции. Ты хоть что-то помнишь из того, что нам в школе про Горького рассказывали?

— Ну… — Наташа замялась. — Очень приблизительно. Если честно, то совсем ничего не помню. А ты?

— А я вот помню, — торжествующе улыбнулась Маринка. — Того, что задавали, я, само собой, не читала, посмотрела в интернете краткое изложение, чтобы совсем не опозориться на уроке, но русичка говорила, что Горький — певец революции, то есть он революцию поддерживал и прославлял. И все книги у него про это. А теперь сама подумай: зачем сегодня это читать? Сегодня уже всем понятно, что все это было неправильно. И заставлять нас читать Горького можно только с одной целью: чтобы мы сказали, где и в чем он ошибался. Поняла? Так что ты читай, если ты такая идейная, а я пойду попробую мосты навести. Узнаю, в какой квартире этот Ричард поселился, и начну прощупывать почву. Времени терять нельзя.