Книга История шифровального дела в России - Татьяна Соболева

Майский же указывает, что Россией коды, кроме Брюсселя, приобретались в Париже и Вене, где известные лица производили открытую торговлю иностранными кодами за определенную цену (совершенно тождественную в обоих упомянутых городах). При этом коды, представляющие меньший интерес, например греческий, болгарский или испанский, которые и достать было легче, ценились дешевле — тысячи в полторы–две, а такие коды, как германский, японский или Северо–Американских Штатов, стоили по несколько десятков тысяч; цены же шифрдокументов остальных стран колебались между 5 и 15 тысячами. Этим торговцам кодами можно было давать заказы достать тот или иной новый код, и они выполняли все заказы в весьма непродолжительные сроки[172].

Глава одиннадцатая. Криптография и полиция

«Господину Соколову…»

В дополнение к действовавшим «черным кабинетам», занимавшимся перлюстрацией дипломатической корреспонденции, в связи с ростом революционного движения в России в 80–х годах XIX в. в стране было учреждено семь перлюстрационных пунктов для перехвата переписки российских граждан: в Петербурге, Москве, Киеве, Харькове, Одессе, Тифлисе, Варшаве. Позже такие пункты открылись в Вильно, Риге, Томске, Нижнем Новгороде, Казани. Однако последние действовали короткое время. В Тифлисе перлюстрационный пункт действовал с перерывом (1905—1909гг.), т.к. был разгромлен во время революционных событий 1905 г.

Эти перлюстрационные пункты создавались на почтамтах при отделах цензуры иностранных газет и журналов. Официально они назывались «секретными отделениями». Общее руководство всей перлюстрационной работой в России возлагалось на старшего цензора Петербургского почтамта, который был наделен правами помощника начальника Главного управления почт и телеграфов и в то же время находился в подчинении министра внутренних дел, от которого получал распоряжения и санкции на проведение перлюстрации. Более 30 лет, до ухода в отставку в 1914г., эту должность исполнял действительный тайный советник Фомин, затем до октября 1917 г. — тайный советник Мордарьев. Перлюстрированные материалы из секретных отделений направлялись в Департамент полиции для расшифрования, в случае необходимости, а также дальнейшего использования. Старший цензор переписывался с Департаментом полиции под псевдонимом. Направляемые ему письма шли на имя «его превосходительства С. В. Соколова», что означало, что переписка предназначается для отдела цензуры[173].

Перлюстрирование писем было действием незаконным, оно шло вразрез с Уложением о наказаниях, предусматривающим кару за нарушение почтового Устава. Поэтому работа по перлюстрации держалась в строгом секрете. Никаких циркуляров по ведению этой работы издано не было. Существовало негласное распоряжение об уничтожении всей переписки и всех материалов перлюстрационных пунктов в случае народных волнений. Этим объясняется то, что множество документов погибло в 1905 г. и почти все материалы были уничтожены во время Февральской революции 1917 г.

Особенно тщательно подбирались служащие «черных кабинетов». Как правило, это были всесторонне проверенные люди, «безоговорочно преданные престолу», давшие подписку о неразглашении тайны. Среди сотрудников перлюстрационного пункта в Петербурге были люди, кроме цензуры служившие в других учреждениях: МИД, банке, университете и др., т.е. сохранялась традиция, заведенная еще в середине XVIII в. Непосредственно перлюстрацией по всей России занимались всего 40—50 человек, которым помогали работники почт, отбиравшие письма. В места, где перлюстрационные пункты отсутствовали, в случае необходимости командировались чиновники из центрального пункта в Петербурге. Но чаще губернские жандармские управления привлекали к этой работе узкий круг местных почтовых чиновников и проводили перлюстрацию сами.

Работа в «черных кабинетах» была организована следующим образом. Письма для вскрытия отбирались по двум спискам. Первый список Особого отдела Департамента полиции содержал фамилии лиц, письма которых подлежали просмотру, и адреса, посланные по которым письма подлежали перлюстрации. Также должны были перлюстрироваться письма, освещающие деятельность съездов, партконференций противоправительственных организаций, содержащие материалы об их подготовке, проведении, деятельности основного партийного состава и членов различных организаций. Второй список составлялся Министерством внутренних дел и предписывал перлюстрацию писем общественных и политических деятелей, редакторов газет и журналов, профессоров, членов Государственного совета и Государственной думы, членов царской фамилии. Не подлежали перлюстрации письма только самого министра внутренних дел и царя. В материалах чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, разбиравшей в 1917 г. вопрос о перлюстрации, имеются данные о том, что в 1910 г. командир Отдельного корпуса жандармов П. Курлов обратился к старшему цензору с просьбой, чтобы адресованные ему письма не носили явных следов вскрытия. Такая же просьба высказывалась поборником перлюстрации директором Департамента полиции С. П. Белецким[174].

Степан Петрович Белецкий вместе со Столыпиным служил в Гродно, затем был вице–губернатором в Самаре. В 1909 г. Столыпин лично встречал вызванного им в столицу С. П. Белецкого. Премьер знал, что делает. Вот характеристика, данная Белецкому одним из его сослуживцев: «В этом чиновнике скрывалась потрясающая, именно полицейская, память на мелочи. Умный. Бескультурный. Вышел из низов. Лбом пробил дорогу. Короткие пальцы. Желтые ногти. Чувствителен к взглядам: посмотришь на руку — прячет ее в карман, глянешь на ногу — убирает ее под стул. Нос пипочкой, глаза влажные, словно вот–вот пустит слезу. На пальце колечко — узенькое. Чадолюбив, с хохлацким акцентом: «телехрамма», «хазеты», «ханспирация» …» Столыпину был нужен свой человек в МВД. Так С. П. Белецкий появился в знаменитом здании Департамента полиции на набережной реки Фонтанки; был назначен вице–директором этого департамента.

По сведениям за 1904 г., в списке Особого отдела Департамента полиции значилась одна тысяча адресов, за которыми велось наблюдение.

Самый большой поток писем шел через Петербургский почтамт. Ежедневно здесь вскрывалось от двух до трех тысяч писем. Конверты вскрывались особыми косточками или длинными иглами, отпаривались, отмачивались в ванночках. Письма с «интересными» сведениями откладывались для снятия копий. Просмотренные письма запечатывались, на обратной стороне в одном из уголков ставилась точка (мушка) — условный знак, свидетельствовавший о том, что письмо уже просмотрено и чтобы оно не было подвергнуто перлюстрации вторично. В «черном кабинете» письма задерживали недолго — всего час или два. Лишь в тех случаях, если их текст был написан симпатическими чернилами или зашифрован, их в подлиннике отправляли в Департамент полиции, где и подвергали соответствующей обработке. Копии и выписки из писем делали в двух экземплярах. Один экземпляр по списку Департамента полиции отправляли директору этого департамента, а второй (и оба экземпляра по списку Министерства внутренних дел) шел министру внутренних дел. На местах, в других городах, перлюстрировалась только та корреспонденция, которая шла из этого города или в город, но не транзитная. Копии также делались в двух экземплярах, один из них направлялся в Петербург на имя Соколова.