Книга Рассекающий поле - Владимир Козлов

Уже поэтому, конечно, Достоевский – для меня величина совершенно иного порядка. То, что произошло с Раскольниковым, Карамазовыми, даже Ставрогиным, мне понятно. Я ни на минуту не могу себя представить Безуховым, а вот любым психом из Достоевского – могу.

В целом нужно признать, что вся классическая русская литература изображала вырожденцев, знающих манеры и языки, но ничего – о смысле своего существования. Вырожденцев, умеющих порой любить, но искренне не знающих, зачем им женщина, почему за нее надо бороться. Во всей литературе XIX века я не мог найти ни одного персонажа, с которым мне хотелось бы себя ассоциировать.

И вот в этот момент, уже на самом пороге XXI века, мне попался сначала «Парцифаль» Эшенбаха, а потом счастливым образом первоисток – «Персеваль» Кретьена де Труа. Это, однако, было попадание. Дело в том, что я, как и герой романа, вырос с матерью и ничего не знал о мире и его авторитетах. Я всегда знал, что я настолько силен, что меня не победить. Что я могу добиться всего и на любом поприще. И когда этот клоун побивает первого рыцаря своим смешным дротиком, я думаю только о том, что я не такой сумасброд, что я просто немного умнее этого героя, – и от этого мне тоже приятно. Всего, чего способен добиться рыцарь в своей карьере, Персеваль добивается за несколько дней – закрывая тем самым всю эпоху рыцарского романа, который после появления этого героя просто теряет смысл. Приходит герой, который меняет правила своего времени. Он приходит и как будто говорит всему предшествующему поколению: посмотрите, как легко и глупо то, над чем вы бились, к чему стремились целый век. Чего вы паритесь над своей силой, просто допустите, что вы уже абсолютно сильны, – и попробуйте начать с этого места. И он начал. И я начинаю.

Но в первой же естественной и разрешимой для всякого живого человека ситуации он обсирается с запасом на всю свою дальнейшую жизнь. Проявляя чудеса вежливости, он не задает ни одного сочувствующего вопроса страдающему королю. Глядя на святую чашу, на копье, с острия которого еще стекает кровь, он не спрашивает: «Да что тут, в конце концов, происходит?!» – он сидит и ничему не удивляется. Хоть вы здесь разорвитесь, хоть друг друга ешьте. Но как только он понимает, что что-то сделал не так, жизнь его меняется. Он больше он не ищет женщин, не ищет новых противников, – он ищет спасения своей души и безнадежно ищет того, кого мог спасти когда-то, но не спас. Он ищет ответа на вопрос о том, какими должны быть отношения между людьми, чтобы те в них оставались людьми.

«Потому что людьми надо быть!!!» – орал мой пьяный отчим по любому поводу. В чем-то этот ублюдок был прав.

К слову, у моего сознания есть особенность – оно работает вспышками понимания. Вспышка – и все увидел и понял, но что именно – ответить трудно, тем более что постоянно есть риск новых вспышек. Поэтому я стал делать записи – именно с целью некоторые интересные мысли додумывать до конца – извлекать, в отличие от некоторых, опыт.

Так вот, мой любимый литературный сюжет потом в мировой литературе превратился в приключения про поиски Грааля, который ищут все подряд, – про Персеваля все забыли. Упоминаний этого героя на русской почве я не обнаружил. Но я упорно искал аналогов. Нашел два.

Во-первых, как ни странно, это был русский сосед по Средневековью – былинный богатырь Илья Муромец. Я никогда не понимал, почему никто не видит в Илье глубочайшей индивидуальной судьбы. Разве лежание на печи на протяжении тридцати трех лет не есть путь? Путь в поисках ответа на ключевой вопрос нашей необъятной родины: а зачем вставать? Зачем мне, слабому и немощному, делать шаг по дороге, которую мне не дано одолеть? И к тому же – а что если ему, лежащему на печи, уже сразу выдано все богатство и разнообразие мира? Разве, единожды открыв глаза и посмотрев на мир, не знает он о нем все, что вообще должно знать? Неужели, чтобы знать о нем чуть больше, нужно снашивать железные сапоги и даже убивать людей? Нет, Илья сомневается. А кто не сомневается? Он просто не знает, что ему делать. Он видит в окно, как рушится страна, как родители надрываются в поле, как чужаки приходят и снимают на улице с людей одежду, бросают в «жигули» девушку, посмевшую пройти в одиночестве по улице. Он все это видит – но это для него не повод поднять задницу. Он ничему не удивляется, он принимает мир во всех его чудовищных проявлениях. Но потом – потом что-то происходит. Мы не знаем, что именно, потому что древние люди скрыли от нас суть происходящего за волшебством. Формально говоря, пришли калики и попросили напиться. И Илья вдруг встал и принес. Те попросили его выпить – тот выпил и ощутил всю силу разом. Ее было так много, что ее пришлось наполовину убавить. Но что с ним произошло на самом деле? Что должно было произойти с человеком, чтобы из слабейшего и непричастного ни к чему превратиться в сильнейшего и причастного теперь ко всему? Что это за сосуд, из которого надо выпить, чтобы получить ответ на вопрос о том, как ты связан с миром? Тут действительно есть, о чем подумать. Но это чудо произошло – оно уже явлено нам. И это такая же тайна, как и то, почему именно Персеваль, дикарь и чурбан, оказывается не только самым сильным из рыцарей, но и самым достойным – тем, кому вообще дано было попасть в замок Короля-Рыбака. Остальные были воспитанней, культурнее – но их пути заведомо лежали вне этого места. Никто не мог быть тем героем, которому было дано туда попасть, никто из них непредставим в этой нелепой ситуации, в которой оказался Персеваль, никто из них не был способен на столь глубокое чувство вины и греховности, никто бы не простился со своим куртуазным миром ради того, чтобы отдаться этой новой тайне, предстать перед нею бессильным…

А второй герой – из школьной программы по литературе за одиннадцатый класс: доктор Живаго. Герой, представляющий собой пустое место. Я не знаю ни одного человека, который любил бы этот роман. Мы даже не знаем, как доктор выглядел. Любой из персонажей способен его затмить. Но роман назван его именем. И когда он остается один, когда пишет стихи, мы наконец понимаем почему. Как-то так сложилось, что художник в русской литературе никогда не считался особенным героем. Пользуясь случаем, хотел бы заметить, что это несправедливо. Весь XIX век тому подтверждение. В результате главное произведение Золотого века о художнике для нас – судьба Пушкина. И только Пастернак решился писать этот роман не одной лишь кровью. Художник будет искать тот же самый ответ: зачем вставать? что происходит? – смысл его существования в этом поиске. Он жалок, беззащитен, он не может устроить карьеру и семейную жизнь, он мирится с войной и изменой, он умирает в трамвае. Но есть и инобытие любви и творчества, в котором он может найти нужные слова, вернуться в мир с черного хода, уже неуязвимым.

Думаю, как-то так я оказался всею своей головой в культуре, любовь моя.

4

Эрмитажу нет конца. Вереница залов ведет во все стороны сразу. Я шел наугад, уже довольно долго. Наконец вышел в большой зал. На табличке прочитал, что это малый итальянский просвет. Я присел на тахту. Мужчина с седой неухоженной бородой и в застегнутой на все пуговицы голубой сорочке с близкого расстояния изучал экспонат. Его зрачки быстро двигались, его глаза были вопросительно и даже требовательно открыты. Видно было, что человек не видит себя со стороны, он предъявляет себя, не интересуясь реакцией. Он был аристократически неадекватен. Такие, как я, не могут себе подобную неадекватность позволить. Но мы все договорились не сообщать этому ребенку, что он ведет себя, как ребенок. Это – значительный аванс. Мне таких не дают. И все-таки этот старик – ребенок по сравнению со мной, ибо слеп и негибок.