Книга Змей в Эссексе - Сара Перри

Пойти, что ли, в самом деле на луг? Видимо, придется: таков его долг. Кто же, кроме него, доищется причины всех бед, обрушившихся за последнее время на деревню? Уилл зажег огонь, и на некоторое время дым вытеснил зловоние. Стелла бросила в камин лаванду, и в кабинете остро запахло недавним летом.

— Иди. — Стелла поправила бумаги на столе (сколько писем! Неужели он их вовсе не убирает?) и подала мужу пальто. — Не пройдет и десяти минут, как раздастся звонок и тебя к кому-нибудь позовут.

Уилл поцеловал ее и сказал:

— Наверно, на солончаках села на мель рыбацкая лодка, улов рассыпался и рыба гниет — утро-то теплое…

— Как жаль, что дети не с нами, — вздохнула Стелла. — Джоджо наверняка проснулась бы первой, взяла фонарь и отправилась туда, чтобы увидеть все собственными глазами, а Джеймс сделал бы рисунок для газеты.

На Высокой уже собралась толпа. Мистер Каффин обмотал голову белой тряпкой, словно был ранен, остальные закрывали рты рукавами и подозрительно глазели на Уилла: нет ли у преподобного под мышкой Библии или другого орудия борьбы. Почуяв в сумрачном воздухе что-то новое — не только гниль, но и страх, — Уилл вдруг подумал, что, возможно, зловоние не очередной удар судьбы, есть у него и иная причина. Мама Хэрриет, по своему обыкновению, плакала и крестилась, не до конца протрезвевший Бэнкс повторял, что к реке не пойдет: вдруг чудовище отрыгнуло рыжие локоны? Ивенсфорд в черной рубашке, как никогда походивший на гробовщика, у которого отобрали покойника, с нескрываемым злорадством декламировал отрывки из Откровения Иоанна Богослова. И даже мистер Каффин, который каждый год рассказывал ученицам, что тридцать первое октября — всего лишь годовщина того дня, когда Мартин Лютер взял молоток и прибил к дверям собора девяносто пять тезисов, словно позеленел.

— Доброе утро. Пусть оно и вправду будет добрым, — произнес Уилл. — Что же нас подняло в такую рань?

Никто не ответил.

— Я-то уж точно не моряк, — Уилл сердечно похлопал Бэнкса по плечу, — и кое в чем мало разбираюсь. Мистер Бэнкс, вы знаете Блэкуотер лучше всех нас. Как вы думаете, в чем тут дело? Чем так пахнет? — Тут подул ветер, зловоние усилилось; Уилл подавил рвотный позыв и добавил: — Может, море принесло какие-то водоросли? Или косяк сельди гниет на берегу?

— Сроду такой вони не припомню, да и не слышал, чтобы кто-то рассказывал, — глухо пробормотал Бэнкс из-под рукава. — Странно это все. Неестественно.

— Верю вам на слово. — У священника заслезились глаза. — Верю вам на слово, но нет ничего естественнее трупного запаха, а это, сдается мне, он самый. Когда-нибудь и мы с вами будем пахнуть так же.

Собравшиеся посмотрели на него с отвращением, и Уилл понял, что шутить не время. Что ж, тогда прибегнем к Святому Писанию.

— Посему не убоимся, пусть шумят, вздымаются воды их, трясутся горы от волнения их.[48]

— Я вам скажу, что это, — подала голос мать Хэрриет, — хотя ведь вы и сами догадались, правда, Бэнкс? И вы, и вы… — Она многозначительно кивнула мистеру Каффину и одной-двум женщинам, которые, не обращая внимания на ее слова и на зловоние, устремились к Блэкуотеру, где занялась заря. — Он явился за нами, зловещий змей, чудище речное, и застал нас всех врасплох! Сперва он пришел к моей малютке — ну конечно, к кому же еще! Сперва он пришел к ней, и теперь ее беспрерывно тошнит. Как я ни билась, не сумела унять рвоту.

Спаситель предупреждал, что будет плач и скрежет зубов, заметил Ивенсфорд, и какая-то женщина, ободренная его замечанием, подхватила:

— Это дыхание чудища, это его дыхание, я вам точно говорю, смердит плотью и костями всех тех, кто попал к нему в зубы! Мальчишка из Сент-Осайта, и тот человек, которого река выбросила к нам на берег, и…

— В старину это звали «миазмами», — перебил мистер Каффин, — ядовитые испарения, которые несут с собой заразу, — вот оно! У меня жар. La Peste! К нам пожаловала чума!

И действительно, высокий лоб ученого мужа усеяли бисерины пота. Под взглядом Уилла учитель задрожал и скривил рот, готовясь не то рассмеяться, не то зарыдать.

— Море исторгло своих мертвецов! — возопил Бэнкс (если уж ему не суждено обнять живую дочурку, так хотя бы похоронить!). — Восстали пребывавшие во аде!

— Ад! Миазмы! — раздраженно бросил Уилл, заметив, что зловоние то ли ослабло, то ли он принюхался. — Змей! Чума! Мистер Каффин, вы совершенно здоровы, выпейте чаю — и все пройдет. Полноте, вы же все разумные люди. Бэнкс, не вы ли учили меня пользоваться секстантом? Каффин, вы объясняли моей дочери, как рассчитать расстояние до грозы! Мы же с вами живем не в Средневековье, мы не дети, которых стращают россказнями о вампирах и злых духах, — тем, кто брел во мраке, воссиял великий свет! Нет никакого змея и никогда не было, нечего и бояться. Мы спустимся на берег и ничего там не найдем, кроме разве что трупа овцы, который река принесла из Молдона, но и только — никакого чудища, посланного нам на погибель!

Но отчего бы не предположить, что высший разум, пред которым некогда расступилось Чермное море, задумал проучить грешников из просоленного эссекского прихода? Апостол Павел сунул руку в змеиное гнездо и не был укушен, это было знамение. Разумеется, с тех пор земной шар тысячу раз обернулся вокруг солнца, но разве же эпоха знамений и чудес закончилась безвозвратно? Отчего же преподобному всегда казалась нелепостью мысль о том, что в реке притаилось чудовище, что, если он не верит вовсе не в змея, а в Бога? Страх прихожан передался Уиллу, во рту появился металлический привкус, точно на язык положили медную монетку, но испугался он отнюдь не того, что Господь наслал на них кару, а того, что высший суд никогда не свершится. «Кора, — подумал Уилл и сжал кулак, словно хватаясь за ее сильную руку. — Если бы только она была здесь. Если бы она была здесь».

— Что ж, — сказал он, скрывая злость, — что толку стоять здесь, гадать да задыхаться? Я пойду к реке и увижу все собственными глазами, и вы, если хотите, идите за мной, а не хотите, так и не ходите, но поверьте мне на слово: еще до захода солнца все разъяснится и толки о змее прекратятся раз и навсегда.

И он направился на восток, к Блэкуотеру и источнику зловония, следом, бормоча и препираясь, потянулась кучка прихожан. Мать Хэрриет взяла его за руку и сказала доверительно:

— Я попрощалась с дочуркой: кто знает, вернусь ли домой.

Дуб изменника на лугу так густо облепили грачи, что казалось, будто дерево усыпано пернатыми плодами. Когда Уилл ступил в тень дерева, алчная стая смолкла. Вонь здесь стояла невыносимая, и мистер Каффин, завидев освещенные окна школы, отделился от шагавших и устремился в укрытие, пробормотав, дескать, зря он поехал в этот грязный медвежий угол, а ведь его предупреждали. Наконец ветер сжалился над ними и поменял направление, грачи вспорхнули с дуба, словно кто-то сдул пепел с горящих листов бумаги. Зловоние стало утихать: его отнесло к устью реки, где оно неминуемо должно было разбудить жителей других деревень. Бэнкс воспрянул духом, пропел куплет матросской песенки и отпил глоток рома.