Книга Джордано Бруно и герметическая традиция - Френсис Амелия Йейтс

Как и для небесных образов в «Тенях», в этом сочинении главный источник заклинаний — это «Тайная философия» Корнелия Агриппы[535]. Приведу для сравнения отрывки из заклинаний Венеры у Бруно и Агриппы:

Бруно:

Venus alma, formosa, pulcherrima, amica, beneuola, gratiosa, dulcis, amena, candida, siderea, dionea, olens, iocosa, aphrogenia, foecunda, gratiosa, larga, benefica, placida, deliciosa, ingeniosa, ignita, conciliatrix maxima, amorum domina…

[Венера благая, прекрасная, красивейшая, любезная, благоволящая, милостивая, сладкая, приятная, блистающая, звездная, Дионея, благоухающая, веселая, Афрогения, плодородная, милостивая, щедрая, благодетельная, мирная, изящная, остроумная, огненная, величайшая примирительница, любовей владычица…][536]

Агриппа:

Venus vocatur domina, alma, formosa, siderea, candida, pulchra, placida, multipotens, foecunda, domina amoris et pulchritudinis, seculorum progenies, hominumque parens initialis, quae primis rerum exordiis sexuum diversitatem geminato amore sociavit, et aeterna sobole hominum, animaliumque genera, quotidie propagat, regina omnium gaudiorum, domina laetitiae…

[Венеру называют: владычица, благая, прекрасная, звездная, блистающая, красивая, мирная, многомощная, плодородная, владычица любви и красоты, веков порождение и людей изначальная родительница, которая при самом начале мира полов различие парной любовью сочетала и вечным потомством людей и животных роды ежедневно распространяет, царица всех радостей, владычица веселья…][537]

И это, и остальные заклинания планет у Бруно и Агриппы не совпадают, но текст Агриппы служит Бруно основой, которую он расширяет или меняет — точно так же он пользовался звездными образами Агриппы.

Про заклинания, или Cantus, Цирцеи говорится, что они «выстроены в соответствии с упражнением в Памяти» (ad Memoriae praxim ordinatus)[538] и сопровождаются искусством памяти[539]. Если ненадолго вернуться к солнечным ритуалам, описанным у ученика Фичино, Франческо да Дьяччето, у которого солнечному талисману воздается поклонение с помощью обрядов и орфических гимнов, чтобы воображение приобрело эмоциональную расположенность к приятию «некоего отпечатка»[540], то создается впечатление, что планетные заклинания Цирцеи располагали воображение к приятию отпечатков планетных образов. Затем адепт, видимо, приступал к Искусству Памяти с воображением, в котором уже отпечатались небесные образы, то есть готовым к овладению магической памятью. Я не вполне уверена в том, что это толкование неразъясненной связи между заклинаниями и последующим искусством памяти правильно, но оно допустимо.

Если вспомнить магию самого Фичино — с ее изяществом, с ее изысканными и эрудированными заклинаниями в форме орфических гимнов, — то очевидны становятся реакционность и варварство грубой магии Бруно в «Песни Цирцеи». Возможно, что это сделано сознательно, чтобы повысить эффективность магии. Обращаясь к Солнцу, Цирцея говорит:

Adesto sacris filiae tuae Circes votis. Si intento, castoque tibi adsum animo, si dignis pro facilitate ritibus me praesento. En tibi faciles aras struximus. Adsunt tibi tua redolenua thura sandalorumque rubentium fumus. En tertio susurraui barbara amp; arcana carmina.

[Явись святым молитвам дочери твоей Цирцеи. Если с бодрствующим и чистым тебе предстою духом, если с достойными по силам моим обрядами явлюсь. Вот, мы тебе построили удобные алтари. Есть для тебя твои благоухающие воскурения и дым красного сандала. Вот, в третий раз я прошептала варварские и тайные заклинания][541].

Есть и алтарь, и воскурения, как и в солнечных ритуалах Фичино, но заклинания — уже не орфические гимны к Солнцу, а «варварские и тайные заклинания».

В магии Цирцеи заложена идея своего рода моральной реформы. Цирцея спрашивает, куда делась дева Астрея — богиня справедливости золотого века[542], грозит злодеям, призывает богов восстановить добродетель[543]. Под действием ее магии люди превращаются в зверей[544], и это (в отличие от обычного толкования сюжета о Цирцее) хорошо, поскольку дурные люди менее вредны в своем подлинном животном обличье[545]. Но при этом есть и красивые и добродетельные животные, и улетающие от мрака Зла птицы. Петух — самое красивое, благозвучное, благородное, щедрое, великодушное, солнечное, царственное, почти божественное создание, и, победив в схватке дурного петуха, он выражает свое превосходство песней[546]. Разумеется, петух изображает французскую монархию. В моральном реформаторстве Цирцеи есть, как отметил Ф. Токко[547], любопытные предвосхищения «Изгнания торжествующего зверя» («Spaccio delia bestia trionfante») (хотя, как и все либеральные поклонники Бруно в XIX веке, Токко не обращал никакого внимания на магию).

Бруно был магом, весьма чувствительным и восприимчивым к влияниям той среды, в которой оказывался. Как будет показано далее, будучи в Англии, он усвоил некоторые из самых загадочных аспектов придворного культа королевы Елизаветы I. Вполне возможно, что, прибыв в Париж в 1581 году, он успел попасть на грандиозное придворное празднество «Ballet comique de la reine» или, по крайней мере, узнать о нем, а текст этого «балета» был издан в том же 1582 году, что и «Песнь Цирцеи». В «Ballet…» Цирцея воплощала злые чары французских религиозных войн, превращавших человека в зверя. Ее побеждает благая магия спектакля, и в финале ее ведут в триумфальной процессии к королю Генриху III и вручают ему ее волшебный жезл, преобразуя тем самым дурную магию Цирцеи в благую магию французской монархии. Поэтому возможно, что идею о связанной с французской монархией магической солярной реформе Бруно воспринял именно в атмосфере французского двора.