Книга Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского - Ханну Мякеля

Дон Эдуард и Санчо Толя.

В Советском Союзе авторского права в западном понимании часто не знали или не признавали; поэтому в новой России все нужно было начинать сначала. Кому принадлежит право собственности на Дядю Федора или Чебурашку — писателю, который создал его из пустоты, или художнику, который нарисовал его образ по инструкциям и заданному воображением представлению?

Вопрос не чисто академический. С годами популярность Эдуарда лишь росла, и как Чебурашка, так и Дядя Федор с компаньонами стали частью Российской империи, собственного мифического мира ее детей. И с экономической точки зрения это тоже была значительная перемена в его жизни. Чебурашка пришел на помощь. Это неизвестное науке существо даже стало талисманом российской команды на чемпионате мира по хоккею на льду 2005 года. У нас тоже есть трикотажная фуфайка с тех игр, на которой красуется Чебу — белый Чебу на красном фоне. На дочери он смотрится забавно. Популярность персонажа не останавливалась на границах государства; сейчас, например, на этого нежного и обаятельно сонного героя обращено внимание японцев. Речь идет не только о популярности, но также и о деньгах, да еще и о довольно больших суммах. А равным образом и о праве писателя на свое творчество. Об авторском праве. О доходе.

Поэтому-то мобильник звонил бы беспрерывно, будь Эдуард здесь. Но именно сейчас он в Москве, а несколько раньше — в Италии, побывал и в Венеции. Финляндия как страна-объект его устремлений уже котируется не так, как прежде.

Разве это удивительно? Сначала он добрался сюда и только потом до других стран. Той же схемы придерживается и вся нация. Ведь для российских владельцев загранпаспортов (которых в Российской Федерации, правда, всего 10 миллионов из почти 132-миллионного народа) уже открыт весь мир. При условии, разумеется, что есть загранпаспорт и найдутся деньги.

Я услышал новость о количестве паспортов по радио, и Толя подтвердил цифру, рассказав, что в сталинское время паспорт выдавался только надежным жителям городов, а теперь его получает в принципе каждый, и паспорт предоставляется на четырнадцать лет.

Количество путешественников, таким образом, видимо, будет бурно расти. Как и доля россиян в туризме Финляндии — несмотря на позицию некоторых «уклонистов». Эти туристы приносят деньги и в тратах ведут себя не как немцы. Может, тогда капиталисту не следовало бы ими особенно пренебрегать? Почему же дело обстоит именно так?

Представляю Эдуарда здесь, в деревне. Представляю лето, такое, как было год назад. Долгий период зноя переломил край грозового фронта, и на улице льет такой дождь, что забытое на веревке и уже высохшее белье промокло насквозь. Так вот, он сидел бы тут и скучал, поскольку на улице нечем заняться. Он звонил бы по своему сотовому туда и сюда, разговаривал и смотрел, что я делаю. А я бы сообразил насчет пошамать, я вскипятил бы чай… Но не сразу.

— Я о тебе еще немного напишу, — сказал бы я, — погоди только. Слушай, как было, ты мне не скажешь…

И затем я уточнил бы какое-нибудь русское выражение, опять спрашивал бы у него о подробностях какого-нибудь события, за которым в память тянутся другое и третье — целый круг воспоминаний и кусок жизни — именно так, как я делаю сейчас с помощью электронной почты почти каждый день.

А потом дождь закончится, и, когда опять выглянет солнце, трава высохнет. Так что пора всерьез браться за дело. За то, которое Эдуард больше всего любит в деревне летом. За какое же?

— Ханну, где ловушка? — спросил бы Эдуард.

А я разыскал бы на антресолях сарая уже покосившуюся старенькую ловушку, посмотрел бы, скреплены ли друг с другом веревка и метка и привязаны ли они к ловушке, хорошенько ли закрывается лючок на ее днище, снес бы ловушку вниз к реке, и мы бы сели в лодку, и я бы греб, а Ээту тем временем спустил бы ловушку в выбранное им место.

Так началась бы, возможно, лучшая часть финской жизни Эдуарда, которую мы оба уже много раз пробовали. Глядя на Ээту, трудно поверить, что он рыбак. Но все кусочки трансформируются и встают на свои места, когда видишь его здесь. Русский — страстный рыболов, когда он занимается рыбалкой, и, по-видимому, даже тогда, когда совсем не занимается.

Когда ловушка опущена в воду, начинается терпеливое ожидание, надежда на то, что приготовления будут вознаграждены. Остается только ждать, нередко целую ночь, хотя Эдуарду не терпится проверить ловушку уже вечером. Но время ожидания все-таки не проходит попусту. Его можно заполнить, ловя рыбу другими способами.

Спиннинг — не самая любимая снасть Эдуарда, хотя и этим удилищем блесна в реку забрасывалась. Иногда вытаскивается щука или крошечный окушок, но лишь иногда. Зато ужение на червя возбуждает у Ээту самые большие страсти. Не имеет значения, какая погода; даже в абсолютную сушь непременно нужно достать червяков. И вот начинается перекапывание земли, сначала на окраинах сада, а в конце аж на прибрежных кручах, чтобы отыскалось хоть что-то червеподобное. А если не отыщется и там, червяков всегда можно сделать из теста. Самое важное все-таки не добыча, а сам процесс.

Удочек с годами накопилось немало. Мы оба покупали их у эксперта с парковки в Хийденвеси — у пирата, как мы называли Раймо, занимающегося торговлей блеснами, земляникой и клюквой. Это потому, что у него над навесом годами развевался черный рыбацкий флаг, похожий, как нам казалось издалека, на флаг с черепом. Клиентские отношения носили прочный характер, потому что удочек мы накупили больше чем достаточно: в тайниках гаража всегда найдется новая неиспользованная удочка, если старые пропадут или запутается леска. Еще нужно ведро для рыбы — добыча опускается туда плавать — и, наконец, бутылка извечного сухого красного и стакан. Вино из горла не пьют.

День удильщика может начинаться.

Во всей этой суете, кажется, нет ничего чудесного, но она (эта суета) — чудо и счастье.

Лучше всего я помню день, когда в долине дул жаркий летний ветер вроде сирокко. Тогда вместе с Леной приехали приемные дочери Эдуарда, десятилетние Света и Ира, и они с отцом отправились на рыбалку. По какой-то причине рыба все клевала и клевала, хотя погода была слишком уж теплая. Эдуард бегал взад-вперед, девочки визжали от радости всякий раз, когда из воды вытаскивалась и попадала в ведро плотвичка, или крошечный окушок, или даже лещ. И глаза Эдуарда сияли, светились, как у кошки в темноте. До зимы было далеко, заботы остались в другом месте, красное вино оставалось таким же сухим, да и добычи хватало. Его радость не омрачалась даже тем, что Эдуард знал: хозяин дома (я) к чистке рыбы относится строго. Рыбак должен сам чистить свою добычу, иначе я не буду готовить из нее еду.

Прошел час, и два, и три, пока ведро не заполнилось доверху. Я принес из дома инструменты для чистки, а из тайников наружного стола вынул доску. И обещал сварить рыбный суп — уху. Лишь бы мастер сам все очистил на улице, у гидранта.

Вообще-то Ээту не создан для кухонных хлопот. Но и в этом деле он превзошел сам себя. Чистить он не любил, но чистил. Очищенная добыча потом гордо была принесена мне, я ее принял и наварил ухи, целую большую кастрюлю, с собственной картошкой, луком, укропом и магазинным перцем и сливками. Рыбу я отделил от бульона, и каждый смог накладывать ее себе на тарелку, если хотел. А потом шумно прихлебывали бульон с черным ржаным хлебом и настоящим соленым сливочным маслом.