Книга Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко

Вот на гастроли в Магадан меня без всякой комиссии и специальных разрешений отпустили, чему я была несказанно рада. Шел май 1959 года. Наша бригада от Москонцерта выступала в магаданском театре, художественным руководителем которого был Вадим Козин. Первый концерт прошел успешно, при аншлаге. Мне сказали, что Козин в зале. Я очень хотела с ним познакомиться, но первой подойти, конечно, не решилась бы. Знала, что он досрочно освободился, что не захотел возвращаться в Москву и у себя столичных коллег не жаловал. И вдруг наутро через администратора я получила приглашение посетить Козина у него дома – он жил рядом с театром. Я приняла приглашение и встретилась с певцом, творчеству которого давно симпатизировала.

Еще в начале нашего знакомства с тобой я стала допытываться, кто тебе нравится из советских певцов. Первым ты назвал Козина. «Репертуар близок мне. Манера исполнения созвучна. Музыкален. Артистичен», – перечислил ты, потом последовала пауза, и так раздумчиво, с улыбкой добавил, что Козин умеет петь, не надоедая, не форсирует эмоции зрителя.

Честно признаюсь, тогда не поняла, о чем ты говорил. Только когда стала работать с тобой на одной сцене, когда появилась возможность послушать записи Козина, я поняла, что это значит. Оказалось, ты очень тонко подметил. Может быть прекрасная песня, голос красивый, и артист выкладывается до донышка. Сильно. Талантливо. Но больше тебе нечего ждать от этого исполнителя – он все выдал.

Я постаралась Козину передать, что ты думал о нем. Вадим Алексеевич улыбнулся и говорит: «Я всегда старался недодать зрителю. Но откуда было Петру знать об этом? Значит, почувствовал. Жаль, что судьба лишила нас возможности общения».

Незадолго до ухода Козина из жизни только ленивый не рыдал, глядя на него – так плохо он выглядел, его фото тиражировали по всем СМИ. Взглянула на него, и мне не по себе стало. Но увидела хитрый взгляд «бомжа» в одноухой ушанке и поняла – спектакль, отлично срежиссированный Мастером.

Конечно, нелегко ему было жить. И финансы пели романсы, и здоровье уже было не ах, и он заслужил иного отношения от властей, иного признания. А его сломали и выкинули. По праздникам вспоминали, да он не откликался на подачки. Тогда хорошую отговорку нашли, мол, характер сложный. И мне этого тоже довелось хлебнуть.

В том далеком 1959-м Козин встретил меня щедро накрытым столом. Одет был по-домашнему, но элегантен и красив. Мы с ним долго и о многом говорили. Оказалось, что Козин хорошо знал твой репертуар. Вадим Алексеевич сел за пианино, спел «Осень», «Прощай, мой табор», «Пару гнедых», «Утро туманное» и, конечно, «Нищую». Я тоже села за инструмент. Начала с «Мамы», потом спела «Синий платочек» и «Любимую», «Черные косы». Даже дуэт у нас сложился.

Козин подписал и подарил мне свою фотографию: «На долгую и добрую память Верочке. Желаю от души всего хорошего. Уважающий Вас. 7.5.59. В память концертов». Просил писать, мол, поодиночке пропасть можно. Какое-то время мы переписывались, потом – только поздравительные открытки по праздникам да телефонные звонки. У меня был очень плотный график, да и ему было не проще. Но я часто фантазирую, представляя вашу с ним встречу. Мне кажется, я слышу, о чем вы говорите, что поете. Сколько таких встреч могло быть, да не случилось…

В Москонцерте кадровикам я предложила кандидатуру Андрианова, и вскоре он перешел на работу к нам – получил должность заведующего постановочной частью. Он отвечал за организацию всех крупных официальных мероприятий в Москве. У него началась богемная жизнь. Я же подолгу бывала на гастролях. Несколько концертов в Москве, потом месяц-другой в отъезде.

В 1960 году место солистки с окладом 200 рублей (приличная для того времени зарплата) мне предложил в своем оркестре Борис Ренский-старший (его сын Борис работал в оркестре пианистом). Я дала согласие. Надо же такому случиться, что следом предложил мне место солистки в своем оркестре Олег Лундстрем. С огромным сожалением отказалась. И осталась у Ренского. Но Лундстрем и его коллектив всегда интересовали меня. Я часто бывала на их концертах.

Как-то в Театре эстрады на концерте Лундстрема я увидела молодую певицу Майю Розову. Еврейская девочка с копной кудряшек на голове, очень скромно одета – юбочка, черная кофточка. Но запела – и все это: юбочки, кудряшки, туфельки – уже не имели значения. Как ее публика приветствовала! Ах, какой талантище был в ней! Но тогда не это было для меня главным. Мне она в душу запала своей манерой держаться. В ней было столько чистоты, искренности. Конечно, я вспоминала себя и слова, которые мне говорил Петр Константинович перед каждым выходом на сцену: выходи и живи, а то не поверят и не полюбят. Так вот Майя мне об этом напомнила. Она выходила и жила. А я к тому времени стала другой: я выходила и… играла. Как важно сохранить в себе искренность молодости. Спасибо Майечке, напомнила мне об этом. Больше я не встречала ее и не слышала о ней ничего.

И вот новая встреча через столько лет, через океан по телефону и переписке по Интернету. Судьба Майи не слаще моей, но я снова ей завидую. Она смогла найти в себе силы и выстоять. Майя, дорогая, спасибо за урок, что дала мне своей судьбой рассказанной. Не всегда старшее поколение учит, и у молодых есть что перенять. Спасибо, Майя, я пыталась выжить, а надо было ЖИТЬ! Так судьба нет-нет, но возвращала меня к Лундстрему.

Борис-старший пришел на эстраду как куплетист. Потом создал оркестр, которым руководил. Ренский готовил развлекательные программы, в которых с оркестром выступали певцы, музыканты, танцоры. Но главным всегда оставался сам Ренский. Он был прекрасным конферансье, мог спеть куплеты на злобу дня, станцевать, он читал фельетоны и дирижировал оркестром. Постоянной концертной площадкой в Москве у оркестра Ренского был сад Баумана.

С Борисом Ренским я проработала шесть лет. Когда у Андрианова случился инфаркт, из оркестра пришлось уйти, чтобы ухаживать за Володей. Увы, он так и не выкарабкался. Я вернулась в Москонцерт и участвовала в сборниках, которые проводились на стадионах всей страны и назывались «Кино + Эстрада». В афише мое имя значилось рядом с Черкасовым, Бабочкиным, Андреевым, Бернесом.

Мне хотелось иметь свою сольную программу. Собрала музыкантов. Несколько репетиций – и мы готовы были предстать перед худсоветом. Пришли на Совет. Прокатали – и правда, хорошая получилась программа. В зале сидели наши же коллеги, были и композиторы, актриса Рина Зеленая. Повисла ничего хорошего не обещающая тишина. Помню, Людочка Зыкина первой подошла ко мне, она не была в Совете: «Ты – молодец! Показала им, как надо». И вот тишину, воцарившуюся в высоком Совете, прорвала критика: недопустимо исполнение западных песен, пусть даже в русском изложении, подтанцовывать певице не обязательно, скромнее надо быть. И так на полтора часа. Когда председательствующий спросил мнение Рины Зеленой, она резко ответила: «О чем тут думать? Хорошая программа, отличное исполнение, что еще нужно?» От Зеленой услышать такую оценку было очень приятно. Но программу не приняли, а я не стала воевать.

Перед пенсией меня включили в график гастрольных выступлений с коллективом под руководством известного иллюзиониста Дика Читашвили. У него было несколько солистов, эстрадный ансамбль под управлением Эдуарда Кумелана. В первом отделении выступали все привлеченные артисты, а во втором Дик пел один. Иногда исполнял и незалитованные песни, но ему везло, жалоб с мест, где мы гастролировали, не поступало.